Однажды, в середине 50-х годов, он тоже с ней в течение нескольких дней сухо и даже сердито разговаривал. Она не могла понять в чем дело. Но меня больше всего удивили ее слова, сказанные своей младшей сестре Айкуш и услышанные мною: «Если он меня больше не любит, пусть скажет, я уйду». Им обоим было уже за 60. Во-первых, я и думать не мог тогда, что любовь может играть такую роль в их возрасте, тем более что у них уже было восемь внуков. А во-вторых, я понял, как же они до сих пор любят друг друга и насколько они цельные люди, что без любви она и сейчас не представляет себе жизни в его доме. Оказалось, он был недоволен тем, что она решительно высказалась против того, чтобы пригласить в гости старого друга-одноклассника, архитектора Каро Алабяна вместе с его новой женой, актрисой Людмилой Целиковской, только что ушедшей к нему от прежнего мужа (Юрия Любимова или Михаила Жарова, не помню уже точно). Старокавказские традиции наша мама преодолевала с трудом.
Большинство размолвок он улаживал очень просто: «Ашхен, улыбнись. Ну, пожалуйста, улыбнись». И сам широко улыбался, глядя в ее большие карие глаза. Если она все еще дулась или продолжала спор, он говорил: «Нет, я ничего не скажу, ничего не буду есть и вообще делать, пока ты не улыбнешься. Только улыбнись!» Тут уж мама неизбежно сдавалась — и улыбалась. Конфликт был исчерпан.
Нервные нагрузки, испытываемые обоими, не могли оставаться бесследными, однако они не разбили единства семьи, доверия, взаимопонимания и самой любви. О его нагрузках можно и не говорить — они очевидны. Но представьте себе жену, каждый божий день и каждую ночь, уже под утро (таков был сталинский режим) ожидавшую своего мужа с работы, чтобы накормить, успокоить, обогреть его душу, вернуть к жизни. В течение более пятнадцати лет эти ожидания можно было бы сравнить с тем, как ждут мужей с фронта: вернется или нет? Хуже! Если он не вернется, значит скоро придут брать и ее саму, и сыновей.
Мама всегда его ждала. Если и засыпала, то одетая, на кушетке. Если он ехал с работы, надо было приготовить чай, что-то перекусить. Если же он ехал от Сталина, то кормить было не надо. Зато тем более он нуждался в ее внимании, в живой душе семьи, которой она всегда у нас и была. Она, наверное, прекрасно понимала, что после тяжелого дня, до предела насыщенного работой, и особенно после половины ночи, проведенной за сталинским ужином, полностью непредсказуемой и порой переполненной стрессом, ему надо расслабиться, поговорить о делах домашних с близким человеком.
Возвращения Володи (второго по старшинству сына, погибшего под Сталинградом) с войны она ждала много лет после ее окончания, ибо ей сказали, что он пропал без вести. Она до конца своих дней не могла упомянуть его имени без слез. А когда арестовали Ваню в его 15 лет? Он ведь просто не пришел к ужину летним вечером 1943 г. Она думала — утонул в Москве-реке, попал под машину и тому подобное. Звонили в больницы, морги, милицию Одинцовского района. Наконец, раньше обычного, приехал отец и сказал: «Не волнуйся, Ваня жив. Его арестовали». Неплохая формула для той эпохи: «Не волнуйся, его арестовали», не так ли? Скоро и меня 14-летнего также взяли во дворе на нашей даче и так, чтобы я не смог предупредить маму, привезли во внутреннюю тюрьму МГБ. В конечном счете мы дешево отделались: полгода во внутренней тюрьме на Лубянке и один год «административной высылки» в Таджикистан. У мамы же установилось высокое кровяное давление, напрямую связанное с нервами.
Думаю, ее не переставала мучать мысль, что она послала Володю на смерть, когда поощрила его настойчивое желание отправиться на Сталинградский фронт летом 1942 г., хотя командование оставляло его на подступах к Москве, отправляя под Сталинград нашего старшего брата Степана. Володю, в его 18 лет и после всего лишь нескольких месяцев ускоренной летной подготовки в эвакуированном из Крыма Качинском училище (где Степан учился больше года), сочли неготовым для опаснейших боев с опытными асами гитлеровской авиации на главном направлении сражений. Но Володя настаивал, чтобы отец вмешался в решение ВВС, и мама его поддержала. Такова была единственная протекция А.И.Микояна кому бы то ни было из своих сыновей за всю его жизнь.
А за семь месяцев до этого Степана сбили в боях под Москвой. Он сумел посадить самолет на поле, покрытое снегом. Из горящего самолета он выбрался сам, но потерял сознание. Деревенские мальчишки вытащили его из снега в сорокаградусный мороз, на санях доставили в госпиталь с сильнейшими ожогами. Мама каждый день приезжала к нему и вместе с медсестрами ухаживала за ним. Когда Степан поправился, врач сказал маме: «Это вы его выходили».
Высокое давление привело к двум инфарктам. В 1962 г., когда мы с отцом были на Кубе, она скончалась. Весть об этом пришла, как я уже говорил, в момент напряженных переговоров с Фиделем Кастро в его кабинете. Отец поехал в дом, где нас разместили, и прошел к себе. Часа через два позвал меня. Он лежал навзничь поперек широкой кровати. Я никогда не забуду его лица в этот момент. Я услышал глухой еле узнаваемый голос и слова: «Мама умерла, тебе нужно лететь в Москву на похороны». «А как же ты?» — спросил я. «Мне нельзя прерывать дело такой важности». По правде говоря, я не думал о деле. Я спрашивал его и себя: как он будет здесь один? Как он перенесет это горе? Но он нашел в себе силы довести переговоры до конца.
Для нашего отца огромное значение имели семья, дети, внуки, правнуки. Каждый выходной вся семья собиралась вместе по установленной им традиции. Возможно, именно семья в первую очередь напоминала ему о вечном человеческом начале, о доброте, об интересах всех семей, составляющих в итоге понятие народа, понятие, ставшее безликим и подчас пустым в худшие времена эпохи, в которую он жил. И чем старше он становился, тем больше семья значила в его жизни.
* * *
И последнее. Я, конечно, сознаю, что не все факты из прошлого, приведенные автором, будут обязательно в равной степени интересны нынешнему молодому читателю. Однако из мозаики этих фактов складывается общая картина, дающая представление о нашей недавней истории, о людях, создавших могучую державу, с которой считался весь мир, об их ответственном отношении к делу, к судьбам страны.
К великому сожалению, молодое поколение россиян в большинстве своем остается сегодня в полном неведении относительно своего недавнего прошлого. С большой помпой празднуем юбилей Пушкина, но забываем его слова о «любви к отеческим гробам». А без этого не может быть и достойного настоящего.
Книга, предлагаемая читателю, — из тех, что, противодействуя «распаду связи времен», помогает восстановлению преемственности поколений, росту патриотизма и любви к своей отчизне.
