Вся администрация аэропорта помещалась в деревянном доме, похожем на заброшенную крестьянскую пятистенку. Ни кола ни двора, лишь столб с уныло висевшим полосатым конусом для определения направления ветра, напоминавшим колпак клоуна. Прибывшее из Москвы руководство разместилось в подготовленной военными строителями землянке. После мучительного суточного полета с тремя посадками генерал П. М. Рожанович предоставил коллегам сутки на акклиматизацию.
Полковник Ладыгин взял на себя заботу о питании — в то время офицеры получали продовольствие по талонам, подполковник Князев занялся связистами, заканчивавшими оборудование небольшой телефонной станции, а майор Рыжиков изучал район Жанасемея с целью развертывания базового склада для приема уже поступавшего в большом объеме строительного материала.
На следующий день командование выехало на место, отведенное для полигона почти две сотни километров, дорога разбита. На обочинах торчат жерди с пучком сена на конце — ориентиры для транспорта в непогоду. Наконец приехали. Голое место. Лишь кое-где темнеют островерхие бугорки. Это землянки солдат, сержантов и офицеров инженерных войск, выполнявших заказы полигона. У обрывистого берега стоит один-одинешенек небольшой полузаглубленный щитовой домик — жилье и служебный кабинет начальника строительства генерал-майора М. И. Черных. В его подчинении находилось до десяти тысяч воинов инженерных войск.
Будущие дома и другие строения были лишь обозначены колышками. В прошлом редко ступала нога человека здесь, на «диком бреге Иртыша». Но стоило в Генеральном штабе обвести на карте красным карандашом овал, как в этом месте вскоре зашумели голоса людей в шинелях, заурчали моторы, в чистое небо потянулся дым из трубы тепловой электростанции. Шло время, и уже недалек был день, когда над степью поднимется самый грязный дым — атомное облако. В ту весну сюда прибыли многие сотрудники полигона, сразу же окрестив степной гарнизон «Лимонией».
Утром 1 мая 1948 года над прииртышской степью из репродуктора на столбе у палатки политотдела звучала музыка, слышались голоса с Красной площади столицы. С праздничной демонстрации радиорепортер, словно специально для полигонщиков, воспроизвел слова И.В.Курчатова, сказанные им 25 декабря 1946 года, когда впервые была осуществлена реакция деления урана: «Атомная энергия теперь подчинена воле
советского человека!« А 6 ноября 1947 года на торжественном заседании Моссовета И.В.Курчатов заявил миру, что »секрета атомной бомбы для СССР больше не существует«.
К моему приезду ядерный полигон уже имел семилетний возраст и боевую биографию. В землянках и палатках летом жили только военные строители, чтобы быть поближе к возводимым объектам. В основном от них зависели сроки подготовки к очередному ядерному взрыву.
Опытное поле похоже на огромное блюдо диаметром двадцать — двадцать два километра. В первую очередь, как и положено в боевых условиях, готовились командный пункт — подземное комфортабельное убежище на удалении десяти километров, огромные бетонные треугольники с вмонтированными датчиками, испытательные объекты и сама вышка под атомную бомбу. Потом уже делалось что-то для быта людей: расчищалась дорога, строились скромные двухэтажные деревянные дома, похожие на поселковые бараки для шахтеров и торфоразработчиков, столовая, хранилища, бани, убогий магазинчик…
Еще летом 1948 года под Челябинском завершилось сооружение первого промышленного атомного реактора (завода «А»), а через несколько месяцев было принято в эксплуатацию и радиотехническое предприятие (завод «Б»), занимавшееся выделением плутония из облученного урана, что позволило приступить к изготовлению и испытанию первой атомной бомбы.
В начале 1948 года Совет Министров СССР обязал И. В. Курчатова, Ю. Б. Харитона и П. М. Зернова не позднее 1 декабря 1949 года изготовить и передать на государственные испытания первые экземпляры атомных бомб. Было время, когда все стремились к перевыполнению планов, давали клятву вождю на митинге или собрании, что не пожалеем сил… Перевыполнено было и это правительственное задание. Полигон подготовили раньше установленного срока. Под усиленной охраной доставили все необходимое. Все, кому положено, приехали на полигон за много дней до Ч — намеченного времени взрыва. Сборка атомной бомбы проводилась под наблюдением И. В. Курчатова и А. П. Завенягина. Ученым и руководителям пришлось поволноваться — прибыл сам Берия…
29 августа 1949 года в 6 часов 20 минут по местному времени, в хороший безоблачный день на командном пункте ученые-атомщики подписали акт о возможности испытания опытного образца. Как мне рассказывали очевидцы, за столиком с телефонными аппаратами, с помощью которых можно было немедленно связаться с Москвой, уселся Берия, рядом с ним офицер полигона Сергей Давыдов, отвечающий за пульт управления, сзади — полковник госбезопасности.
Вот как вспоминал об этом академик, трижды Герой Социалистического Труда Юлий Харитон:
«От вспышки до прихода ударной волны приблизительно 30 секунд. Дверь в »каземат« (специально оборудованный подземный командный пункт) была приоткрыта. Вдруг все залило ярким светом — значит, свершилось! Я думал только об одном — как успеть закрыть дверь до прихода ударной волны. А тут еще Берия бросился обнимать… Я едва вырвался, успел-таки… Единственное, что я почувствовал в эти мгновения, — облегчение…»
Очередным впечатляющим моментом на полигоне был водородный взрыв в 1953 году, перечеркнувший всякое ядерное преимущество США.
С начальником отдела подполковником Горячевым едем на какую-то загадочную площадку «П-2». На выезде из городка шлагбаум из металлической трубы, здесь проверка пропусков. Одинаково тщательно рассматривал солдат наши пропуска, хотя Горячева он видел раз сто, если не больше.
Укатанная дорога впереди поблескивала и словно уходила под воду. То и дело взлетали стайки черных жаворонков, очень похожих на скворцов.
Через несколько минут я заметил слева в степи, почти у самого горизонта, беловатый город с высокой трубой. Начальник отдела вооружения И.Горячев как и в нашем расположении. Незнакомец выглядел сказочно красиво, и на душе было приятно, что степь не так уж безжизненна, как показалось вначале. Мне подумалось, что скоро мы повернем чуть влево и приедем в эту сказку. Но дорога оставалась прямой как струна.
— Это что за город?
Горячев передернул округлыми плечами и нехотя ответил:
— Это, знаешь ли, я тоже вижу впервые — мираж. Вот мечети в миражах видал. А еще чаще — горы и озера. Но чтоб наш городок отразился так ярко…
