Не позже чем через час стихотворение появилось в отрядной стенной газете под заголовком "К балтийским соколам". А еще через тридцать минут я успел убедиться сполна, что поэтам приходится туго. Каждый встречный стремился поздравить с успехом и тут же похлопать по плечам и спине, да так, что сразу заныли кости. А остряки окрестили балтийским ашугом".
"22 июля. Вот и закончился первый месяц войны. Наполненный до предела событиями, он чем-то напоминает кошмарный сон, в котором наши войска продолжают отход. А враг пока наступает. Он торжествует. Но скоро придет наше время, и мы опрокинем фашистов. Обязательно опрокинем и погоним с нашей земли. И чем дольше длится их пир, тем тяжелее будет расплата.
Около двух недель не прикасался к заветной тетради: не хватало ни сил, ни времени. Но вчера самолет стал для смены мотора, мы отоспались, и можно вернуться к запискам.
В моей жизни произошло исключительное событие. Я вступил в ряды великой, непобедимой армии коммунистов. Меня приняли в партию!.."
Этому столь памятному для меня событию предшествовал один эпизод, причиной которому, как ни странно, явились мои стихи, напечатанные впервые в стенной газете.
Парторг, он же штурман отряда, старший лейтенант Рыжов словно бы ненароком подошел к нам тогда, когда мы с Шереметом распластались под кустиком после очередного вылета на разведку.
- Как слетали? - спросил Федор Гаврилович, присаживаясь рядом на траву.
- Нормально, - равнодушно ответил я, не имея желания делиться подробностями.
- Что ж, очень рад за ваш экипаж. И командир эскадрильи вашей работой доволен. Но об этом потом, а сначала хочу узнать: стихи ты сам написал или где-нибудь вычитал?
Удивленный такой постановкой вопроса, я быстро взглянул на него. Из-под нависших рыжеватых бровей парторга на меня внимательно глядели голубые с прищуром глаза. Но в них, вопреки ожиданию, я не заметил насмешки. Наоборот, они как бы светились теплом и каким-то особо приятным участием.
- Вроде бы сам, - не понимая, куда он клонит, неожиданно резко ответил я. - Наверное, в них вам что-нибудь не понравилось?
- Да ты не ершись, - спокойно остановил он меня и, оглянувшись на задремавшего Николая, понизил голос почти до шепота. - Прочитал я их раз и другой и... задумался. Стишки, скажем прямо, по форме не очень удачные. Однако ребятам понравились. Значит, нашел ты слова настоящие, те, что сердце волнуют и за душу берут. А хорошее слово, сам знаешь, цены не имеет. Да и я тебя в этих словах вроде глубже узнал, будто в душу твою заглянул неожиданно. Потому и спросил, потому и задумался...
Затянувшись, Рыжов отбросил окурок и, тряхнув головой, продолжил:
- Такие слова по заказу не пишут. Значит, от сердца они на бумагу легли, и сердце твое к людям тянется. Тогда непонятно, почему ты повсюду один, почему от людей сторонишься? В воздухе вроде за всех и со всеми. А на земле норовишь обособиться... И воюешь неплохо, командир тебя ценит. Но с кем твои мысли, твоя душа? Вот что меня волнует...
- За мысли и душу мою беспокоиться нечего, - перебил я его, не дослушав. - Они на виду, и не только в стихах, нужно лишь захотеть их увидеть. Да что об этом теперь говорить! Разве не вы комсомольский билет у меня отбирали? Это я запомнил, да и другие наверняка не забыли. Так к кому мне идти, с кем дружить?
- А ты вокруг посмотри! Посмотри хорошенько! - воскликнул Рыжов. Может, друзья где-то рядом стоят? Может, с тыла тебя прикрывают? Коллектив в эскадрилье дружный. А летчики, все как один, - коммунисты. И в воздухе, и на земле - в едином строю. Дело это, конечно, личное. Но я к тебе как товарищ...
- Но я же уверен: отец не враг. И не могу от него отречься! Кто же решится принять меня в партию? Кто за меня поручится?
Наступило молчание. Федор Гаврилович протянул мне свои папиросы.
- А может, и я, - вдруг сказал он спокойно. - Может, и я поручусь за тебя перед партией...
В тот вечер я написал заявление. Рекомендации дали парторг Рыжов и комиссар эскадрильи Калашников. А через несколько дней на партийном собрании рассмотрели вопрос о моем приеме. Я сидел сам не свой и слушал, как гулко колотится сердце. Думал, что кто-то выступит и обязательно даст мне отвод. Но опасения не подтвердились.
- Я - "за". Человек он проверенный, - сказал командир отряда капитан Гончаренко. - Уверен - не подведет.
- Согласен с Григорием Даниловичем, - поддержал его командир второго отряда старший лейтенант Дмитрий Зорин.
Так же немногословно выступил и воентехник первого ранга Габрахман Гимадеев.
- Думаю, здесь прозвучало общее мнение, - обвел он всех взглядом. Предлагаю голосовать.
После собрания первым крепко пожал мою руку командир эскадрильи майор Баканов.
- Помни, - проговорил он, глядя прямо в глаза, - ты теперь коммунист, то есть правофланговый первой шеренги, на которого все равняются. Неси это звание с честью, как подобает ленинцу!
Так сбылась мечта моей жизни: я стал членом партии коммунистов. Так вернулась вера в друзей, в торжество справедливости, в нерушимое братство товарищей по оружию.
"25 июля. Сегодняшней ночью мы впервые летали строем девятки на бомбометание по военно-морской базе. Поначалу, особенно перед взлетом, меня одолевала некоторая неуверенность в собственных силах: в темное время суток я не летал с прошлого года, да и тогда получил тренировку лишь в составе одиночного экипажа. Но эти волнения оказались напрасными. Боевой вылет получился на редкость удачным. И опять командир эскадрильи показал нам образчик выдержки, смелости и находчивости..."
После взлета и сбора, когда стрелка высотомера перевалила за тысячу метров, небольшая болтанка совсем прекратилась. Навигационные огни ярко горели на всех самолетах. Ориентируясь по ним, я свободно пилотировал машину и уверенно выдерживал заданное место в строю. Первоначальное напряжение сразу же спало. Однако, когда мы подлетали к финскому берегу, мне снова стало не по себе: ведь скоро наша "иллюминация" будет замечена вражескими наблюдателями, а ведущий почему-то затягивает с ее выключением... Подтянувшись к самолету комэска, я помигал огоньками и снова занял свое место. Мигнув мне в ответ, майор Баканов оставил огни включенными. Значит, он о них не забыл, а делает так преднамеренно?..
Берег все приближался. Наверняка теперь нас увидели не только посты наблюдения, но и вражеские зенитчики. Если они откроют огонь, потери почти неминуемы уже с первого залпа... Я сидел как на углях. Даже кожа перчаток стала мокрой от пота. Ну зачем этот риск? Кому из нас нужен парад над противником?.. Однако девятка летела все дальше и дальше, и никто по нас не стрелял...
Наконец миновали береговую черту и углубились на финскую территорию. Внизу, куда ни посмотришь, простиралась лесная глухомань. Лишь местами, освещенные восходящей луной, тускло поблескивали небольшие озера. Конечно, зениток здесь быть не должно. Фу, кажется, в этот раз пронесло!..
