По тропинкам, петлявшим между серыми стволами вековых чинар, бродили в саду Баги-Чинар ручные олени. Из густых зарослей с треском взлетали вспугнутые фазаны, радуя глаз своим пестрым оперением. Но больше всего любил Улугбек сад, который назывался Накши-джехан, что означает в переводе «Рисунок мира». Он был так огромен и дик, что однажды, говорят, в него убежала лошадь, и нашли ее только через полгода.
Было много праздников и шумных пиров в ту теплую осень 1404 года. Всех пьянила победа над султаном Баязедом. Казалось и впрямь, будто скоро во всем мире останется лишь один повелитель — Тимур, Щит Ислама, Меч Справедливости, как величали его придворные льстецы — поэты.
В большой тайне готовился новый поход — на Китай, к океану. В огромном мрачном здании Кок-Сарая, где хранилась казна и были устроены мастерские, сотни лучших оружейников, пригнанных сюда из Индии, Хорасана, с Кавказа, из далекого Дамаска, днем и ночью ковали клинки, острили пики, кинжалы, закаляли в кипящем масле кольчуги. В степях вокруг Самарканда отдыхали на пастбищах табуны боевых коней.
А в городе шли бесконечные пиры, и вопреки запретам пророка пенистыми реками лилось вино...
В ту осень в Самарканде собралось немало гостей из далеких стран. Уже несколько лет жили здесь послы китайского императора, тщетно ожидая встречи с Тимуром. Приехал посол из Вавилона. Кастильский король послал из Испании кавалеров Рюи Гонзалеса де Клавихо, Гомеса де Салазара и магистра богословия Фра Альфонса Паес де Санта-Мария. Ехали они долго и трудно, так что в пути кавалер де Салазар даже заболел и умер.
Тимур принял испанских послов в саду Дилькуша — «Радующем сердце». Церемониал был тщательно разработан, чтобы произвести побольше впечатления на заморских гостей. Сначала у ворот, отделанных золотом, лазурью и яркими изразцами, послов встретили два эмира и отобрали у них все подарки, предназначенные Повелителю Мира. Потом их взяли под руки и повели в сад. Здесь гостей встречали шесть ученых слонов. Они раскачивали хоботами, словно кланяясь.
Тимур сидел у дворцового крыльца на небольшом возвышении, застланном коврами, облокотившись на маленькую круглую подушку. Словно ничего не замечая вокруг, он смотрел, как в струях фонтана, от которого веяло холодком, плещутся и плавают красные яблоки. Одет он был проще многих своих придворных: шелковый, без узоров, халат, на головё белая шапка, отделанная жемчугом и драгоценными камнями, на острой верхушке ее мерцал алый рубин, словно застывшая капелька крови.
Рядом с Тимуром стояли его младшие внуки — Улугбек и Ибрагим. Послы поклонились, мальчики торжественно ответили, рассматривая непривычные наряды гостей горящими глазами.
— Письмо, отдайте письмо, — зашептал переводчик.
Клавихо неуверенно протянул мальчикам послание короля Кастилии. Ибрагим протянул руку, но Улугбек оказался проворнее. Ловко схватив пышный свиток с большой серебряной печатью на шелковом шнурке, он протянул его деду. Тимур чуть заметно усмехнулся в усы.
Только теперь он словно заметил послов. Смотрел внимательно, не мигая, как они подходят, приседая и кланяясь. В трех шагах от него они преклонили колени, скрестив руки на груди. Улугбек с большим интересом следил за этими церемониями.
Тимур сделал знак, и самые приближенные к нему эмиры, Шах-Малик и Шейх-Нураддин, подвели послов поближе и поставили на колени перед самым носом повелителя. Тимур наклонился, чтобы рассмотреть получше их лица. И тут Клавихо понял, что этот человек, имя которого страшит всю вселенную, уже очень стар, плохо видит и, вероятно, скоро умрет.
Согласно правилам испанского придворного этикета послы пытались поцеловать руку Тимура, но тот не позволил им сделать этого. Клавихо удивился и потом записал в своем тайном дневнике: «А не делают этого оттого, что имеют о себе очень высокое мнение...»
Тимур задал гостям несколько ничего не значащих вопросов:
— Как поживает король, мой сын? Здоров ли? Каковы его дела?
Потом, подняв над головой послание и обращаясь больше к своим приближенным, хриплым голосом произнес целую речь, которую переводчик изложил дону Клавихо так:
— Посмотрите на этих посланников, которых посылает мне сын мой, король испанский... первый из всех королей, какие есть у франков, что живут на конце света... Они в самом деле великий народ. И я дам мое благословение королю, моему суну... Довольно было бы, если он прислал вас только с письмом, без подарков; потому что я так же рад был бы узнать о его здоровье и состоянии, как и тому, что он присылает мне подарки...
Тимур оставался верен себе и ловко использовал прибытие послов, чтобы лишний раз напомнить всем и каждому о собственном могуществе и о том, что он вовсе еще не так стар и слаб, как может показаться.
Он ни на минуту не переставал быть умным и хитрым политиком. Заметив, что Клавихо и его спутника посадили чуть ниже, чем китайских послов, томившихся в Самарканде уже девятый год в ожидании хоть каких-нибудь переговоров, Тимур немедленно приказал, чтобы китайцев и испанцев демонстративно поменяли местами. Только после этого начался пир.
Слуги натащили на золоченых подносах горы баранины — вареной, соленой, жареной, расставили их перед Тимуром. За ними явились резчики мяса в кожаных фартуках и нарукавниках, с длинными сверкающими ножами. Они ловко разделывали баранов, бросая куски мяса в золотые и фарфоровые чашки. Другие слуги быстро расставляли их перед гостями, строго соблюдая правило; почетному гостю — лучший кусок.
Но не успел Клавихо приняться за еду, как дымящееся блюдо выхватили у него из рук и унесли. Толмач поспешил объяснить обескураженному гостю, что мясо не пропадет, его отнесут в тот дом, где посланники остановились, а сейчас дадут другое блюдо.
Скоро испанцы поняли, что если на этом пиру и грозит им опасность умереть, то вовсе не от голода, а, наоборот, от обжорства и пьянства. Появлялись все новые и новые миски, полные мяса. Слуги подтаскивали громадные подносы с дынями, персиками, виноградом. Услужливые руки немедленно наполняли чаши алым вином, не давая им опустеть ни на миг.
Клавихо притворился непьющим. Как ни настаивали, он за весь день ни разу даже не приложился к бокалу. Он старался все увидеть, запомнить, обо всем доложить своему королю. Благодаря этому его дневник оказался весьма ценным для будущих историков.
