Секрет открывался просто. Заинтересованные в заказах более ловкие портные и сапожники держали тесную связь с канцелярией института. За коробку конфет или флакон духов работающие там девушки сообщали о принятых сразу же после заседания ученого совета, еще до того, как результаты становились известны абитуриентам. Шили студентам, конечно, в кредит.
От учебы в Ново-Александрии остались добрые воспоминания.
Хорошо запомнились лекции профессора Мышкина по физике, Самойлова по кристаллографии. Несмотря на сухость предмета, Самойлов так просто и понятно излагал его, что студенты хорошо определяли строение кристаллов и минералов и, как правило, посещали все без исключения лекции Самойлова. Много занимался Бардин химией в лаборатории профессора Семенова, который уделял ему внимания больше, чем другим студентам, разрешал заниматься в лаборатории во внеучебное время.
Помпезно выглядело само здание института. Это был дворец польского князя Чарторийского. Здание состояло из старой дворцовой части и двух пристроек более позднего происхождения в виде буквы «П». В центре помещался бассейн, выложенный камнем, с различными водяными растениями. Кроме главного здания института, в парке имелся еще ряд зданий с интригующими названиями: беседка Сивиллы, замок Эстерли и т. п. Помимо того, было много гротов и подземных ходов, сохранившихся от далекого прошлого.
Здесь, в Ново-Александрии, Ивана Бардина застала русско-японская война и революция 1905 года. События в Порт-Артуре, поражение русских войск тяжело отзывались в сердцах. Всколыхнувшееся чувство патриотизма не прошло мимо Ивана Бардина, он решил проситься добровольцем в эскадру, отправлявшуюся на Дальний Восток.
Отговорили товарищи, видевшие дальше: «Помогать этой войне не следует!»
С осени 1904 года в институте участились студенческие сходки и собрания. Среди различных вопросов, которые ставились на обсуждение, были и такие, как выражение протеста против существующего строя.
У польских студентов, вспоминал Иван Павлович, существовала своя организация — «коло», что значит кружок. Их можно было всегда узнать по одежде. Вместо форменного мундира они носили так называемую «кланку» — тужурку с красными, синими или зелеными отворотами, фуражку-«конфедератку», высокие сапоги и дубовую палку-полянку с серебряным наконечником. «Это был очень красивый костюм, который любили одевать и русские. Как у поляков, так и у русских он выражал протест, несогласие с существующими порядками».
Революционно настроенная молодежь института пользовалась каждым удобным случаем, чтобы показать свою оппозицию царскому правительству. Репрессии начальства — исключение на год и на два из института — воспринимались многими с гордостью. Здесь установилась своеобразная традиция: оканчивать институт только после того, как попадешь в «неблагонадежные».
Не миновал этого и Иван Бардин.
«В Люблинском театре, примерно в 100 километрах от Ново-Александрии, ставили пьесу «Контрабандисты», в ней весьма отрицательно изображалась жизнь пограничных евреев. Студенчество решило спектакль сорвать. В Люблин была командирована наша группа. Во время представления в театре начались крики, свист, на сцену полетели огурцы. Спектакль был сорван, студентов арестовали и отвели в полицию. Министерство народного просвещения предложило исключить их сроком на один год. Большая часть студентов института выразила им свое сочувствие. Тогда их также исключили из института. В числе пострадавших оказался и я».
событие имело в жизни Ивана Павловича далеко идущие последствия. Выгнанный из института, он должен был где-то работать. Решил: «Поеду в Ставрополь», туда, где уже временно работал помощником землемера во время каникул, год назад.
Здесь судьба близко столкнула его с событиями, которыми был так богат год 1905-й. В городе жило много верующих различных религиозных толков. Между ними нередко велись горячие споры. Вот чем кончился, по рассказу Ивана Павловича, один из таких диспутов:
«Однажды в летний субботний вечер возле церкви, находившейся наплавной, Дворянской улице города, между собравшимися разгорелся спор на религиозную тему. Верующие горячо и громко что-то доказывали друг другу. Народу было много, но никаких признаков нарушения общественного порядка как будто не было…
Мы сидели неподалеку и наблюдали за происходящим, пытаясь понять существо спора, возникшего между молоканами и старообрядцами.
Вдруг до меня донеслись крики: «Солдаты!» Послышался барабанный бой. Шум и крики нарастали. Происходило что-то непонятное. Затем началась стрельба.
Мелькнула мысль — стреляют холостыми патронами, чтобы разогнать народ. Действительно, люди быстро разбегались. Раздались какие-то свистящие звуки. Над мостовой поднялась пыль. Стало ясно — стреляют не вхолостую, со свистом летят пули. Я упал наземь.
Как только стрельба прекратилась, я поднялся. Ноне успел пройти несколько шагов, как стрельба возобновилась. Прошло несколько тягостных секунд. Выстрелы замолкли. Можно было встать.
И тут я увидел пострадавших. Их было человек 15–20. Некоторые кричали, звали на помощь. Одному пострадавшему я принялся помогать. Ко мне присоединилась какая-то гимназистка. В это время опять началась стрельба. Я бросился бежать. И только окрик девушки заставил меня вернуться к пострадавшему. Признаюсь, было стыдно за свое малодушие.
Стали убирать убитых и раненых. Их оказалось много — около ста человек, так как стреляли в упор, в толпу. Поздно ночью я вернулся домой. В тревоге ожидавшая меня мать, поселившаяся в то время в Ставрополе, с радостью бросилась ко мне. Дом, в котором мы жили, понес жертву, была смертельно ранена золовка хозяина. Через два дня мы ее хоронили.
После этой зверской расправы с людьми прогрессивно настроенные местные деятели решили организовать процесс против ее виновников. Я был одним из основных свидетелей. Несколько раз меня допрашивали у следователя по особо важным делам. Он всячески старался прямо или косвенно заставить меня сказать, что вся эта сцена произошла якобы по вине толпы, пытавшейся напасть на воинские части и бросавшей в них камни. Но я отказался сказать неправду.
Из процесса, вероятно, ничего не получилось, так как после моего отъезда из Ставрополя вызова в суд мне никто не прислал».
Ставрополь не мог надолго удержать бывшего студента. Платили мало, хотелось найти работу получше. Что же, надо ехать в Саратов, на родину. И тут Бардин еще раз довстречался с первой русской революцией. Когда поезд подходил к Ростову, пассажиры услышали артиллерийские выстрелы. Обстреливалось предместье Ростова — Темрюк, куда прибывал поезд. На станции, когда он пытался сбегать в буфет, парня задержали и обыскали. К счастью, не нашли револьвер, который он спешно сунул в чайник. «Для чего я таскал с собой оружие — не знаю. Вероятно, в знак недовольства существовавшим строем, хотя активного участия в революционных событиях я не принимал и толком в происходящем не разбирался», — признавался позднее Иван Павлович.
