У Смирнова было два брата, которые тоже служили при театре, один в качестве ламповщика, другой — билетера. Все они были полузаиками и у каждого из них было по роковому словцу, которое вклеивалось в каждую фразу и лишало их речь понимания и смысла. У Василия Андреевича было поговоркою: «да, потому что, да», у среднего брата-билетера: «значит, значит», а у младшего: «того, этого, того». И когда, бывало, они соберутся вместе и заведут о чем-нибудь разговор, то для всякого постороннего было большим наслаждением послушать их милую беседу, впрочем, всегда оканчивающуюся, благодаря полному непониманию друг друга, жестокими ссорами.
Однажды, в бытность Смирнова кассиром, приключилось такое неприятное недоразумение с губернаторской ложей.
Шла какая-то новая пьеса с заманчивым названием. Билеты в театр брались нарасхват. В день спектакля, когда в кассе не было ни одной ложи, является некий богатый помещик, бывший в контрах с губернатором, и просит ложу. Смирнов отвечает, что все распроданы.
— Не может быть! — сомневается помещик. — Посмотрите хорошенько.
— Да, потому что, да… — затараторил Смирнов, подавая ему билетную книжку. — Если не верите, сами взгляните…
— А вот ложа! — воскликнул помещик, указывая на литерную губернаторскую.
— Да, потому что, да… эта не продажная, — это его превосходительства…
— Что за вздор! Получите за нее и кончено! Сегодня губернатор в театре не будет, потому что к нему гости из Петербурга приехали…
Услужливый Смирнов осведомился об этом у полицейского, случайно находившегося тут же. Тот ответил утвердительно, что действительно у губернатора гости. Сделав из этого вывод, что его превосходительству некогда посетить театра, Василий Андреевич с спокойной совестью вручил помещику; билет на ложу и получил с него деньги.
Вдруг, к его ужасу, перед самым спектаклем, приезжает человек от начальника края и заявляет, чтобы в ложу было приставлено два лишних стула.
— Поздно-с, объявляет ему Смирнов. — Ложа его превосходительства продана…
— Как так?
— Думали, что они не будут… Да, потому что, да…
Посланный удаляется и через четверть часа перед кассой появляется внушительная фигура чиновника по особым поручениям.
— Как смели продать губернаторскую ложу?
— Да, потому что, да…
— Это еще что за новость!
— Да, потому что, да…
— Кому продана?
— Да, потому что, да… — забормотал совсем растерявшийся Смирнов.
На этот громкий разговор прибежали оба брата Смирнова. Чиновник к ним:
— Что это у вас тут за сумасшедший посажен? Заладил «дакать» и ничего от него не добиться…
— Значит, значит… это брат… значит, значит…
— Что такое? Все вы языка лишены, что ли?
Младший брат хотел поправить старших и часто заговорил:
— Того, этого, того… они заи-и-икаются… того, этого, того…
— Да это сумасшедший дом, а не театр! — с ужасом воскликнул чиновник, быстро удаляясь от кассы.
Так губернатору и не пришлось в этот день побывать в театре, а помещик с торжествующим видом восседал в его ложе. Этот случай еще более обострил их отношения, и без того незавидные, а мне пришлось выслушать гневный выговор от его превосходительства.
Нарушение контракта. — Проделка Смирнова с вдовой Алексеева. — Его женитьба. — Смирнов в роли владельца театра.
Торги на Ярославский и Рыбинский театры, к удивлению Ваксмана, Лаврова и Соловьева, не состоялись. Они так обозлились, что стали вооружать публику против меня, думая этим подорвать мои дела, но дела, против чаяния, пошли так хорошо, что я и Алексеева положили в карман чистой прибыли за один зимний сезон по тысяче рублей слишком. Моим конкурентам это не давало покоя и они придумали натравить на меня Соболева, поднявшего, по их наущению, дело о нарушении условия, заключенного мною с Алексеевой, как неправильного, ибо по достоверным источникам выяснялось, что я являюсь самостоятельным антрепренером, а не пайщиком, а она — наоборот. Дело это долго тянулось, переходя из инстанции в инстанцию, и кончилось, как и следовало ожидать, не в мою пользу: решено было немедленно нарушить со мной контракт, но только решение это последовало слишком поздно: в начале марта мне объявили его, а в конце февраля кончился мой контракт…
После меня Ярославский театр имел несколько антрепренеров, но кассиром в нем все время пребывал Смирнов, впоследствии сделавшийся его владельцем и вот каким образом.
Через кого-то проведал он, что в руках одной небогатой помещицы Прасковьи Михайловны (фамилию ее теперь я не помню) находится вексель покойного Алексеева в 10,000 рублей, который был им выдан незадолго до смерти, — так сказать, в благодарность за долговременную ее благосклонность к нему. Эта взаимная благосклонность ни для кого не была секретом, точно так же как и то, что отношения супругов Алексеевых ограничились только совместным житьем в одном доме. Векселю своему Прасковья Михайловна не давала никакого хода — отчасти потому, что свежа еще была память об Алексееве, а главное — из скромности, из нежелания сделаться даже на самый короткий срок злобою дня в городе. Всем этим тонко воспользовался Смирнов. В один прекрасный день он явился к векселеобладательнице и объявил ей безапелляционно, что по имеющемуся у нее векселю Алексеева она ничего не получит.
— Как? Почему? — удивилась помещица.
— Да, потому что, да… нет ничего у Алексеевой!
— Как ничего? А театр?
— Да, потому что, да… театр-то?.. А ваш векселек-то в. какую сумму?
— Десять тысяч рублей.
— Хе-хе-хе! — притворно рассмеялся Смирнов. — Да, потому что, да… А театр-то всего тысячи четыре стоит, — и то бы, разумеется, ладно, да лиха беда в том, что покрупнее вашего векселя после Алексеева остались, так что на вашу долю и грошей не наберешь…
Пошли обычные расспросы, разъяснения, окончившиеся тем, что Смирнов предложил взять ей за свой вексель от него тысячу рублей и этим окончательно удовлетвориться. Эту сделку предусмотрительный заика мотивировал тем, что, намереваясь жениться на дочери покойного Алексеева, он хочет предварительно, разумеется не без согласия невесты и ее родительницы, покончить со всеми кредиторами миролюбивым образом, чтобы хоть несколько застраховать будущее своих в скором времени близких родственников. Причем присовокупил, что и другие кредиторы Михаила Яковлевича согласились на подобную сделку и этим оказали неизмеримое благодеяние. Прасковья Михайловна поддалась на эти увещания и отдала Смирнову десятитысячный вексель за тысячу. Но Смирнов, перед выплатой денег, «для большей верности» попросил на обороте бланка сделать полную передаточную надпись на его имя.
