Заручась этим документом, является он к Алексеевой и начинает очень смелый разговор относительно своего сватовства на ее дочери, едва достигшей семнадцати лет и взаимно влюбленной в молодого капельмейстера. Разумеется, та отвечала решительным отказом, на который Смирнов спокойно заявил, что в его руках находится десятитысячный вексель ее мужа, по которому она ведь не в состоянии уплатить, а это влечет к ее полному разорению, так как для удовлетворения его придется с аукциона продавать театр, единственную и верную ее поддержку. К этому Смирнов смиренно добавил, что в его сватовстве странно видеть корыстную цель, наоборот — им руководит священное чувство выручить из беды уважаемое семейство.
И что же? Под угрозою разорительного процесса, молоденькая и хорошенькая Фекла Михайловна Алексеева, против всякого желания, принуждена была сочетаться браком с несимпатичным, грубым и мелочным Смирновым, к которому в виде приданого перешли Ярославский и Рыбинский театры. С этого времени он выступил на антрепренерское и режиссерское поприще. Как антрепренер он был купец-маклак, как режиссер убийца всякого дарования, в силу своего безусловного непонимания дела. Театры держал он много лет и составил кругленький капиталец, на который впоследствии существовал безбедно; впрочем, ему было бы достаточно и одной арендной платы за театр, со временем значительно увеличившейся.
Знакомство с московскими актерами. — Намерение поступить на императорскую московскую сцену. — Н.А. Коровкин. — Его протекция. — В театральной дирекции. — Верстовский, Щепкин, Ленский и Сдобнов. — Анекдоты про Ленского.
Часто бывая в Москве, я перезнакомился со всеми выдающимися силами Малого театра, в числе которых были такие колоссы, как П.С. Мочалов, М.С. Щепкин, П.М. Садовский, В.И. Живокини и др. В то время не было запрета казенным актерам выступать на провинциальных подмостках не только летом, в каникулярное время, но даже и в разгар сезона, разумеется, если только они не были заняты. Поэтому большинство столичных представителей сцены были не прочь от знакомства с провинциальными антрепренерами, которые держали театры в соседних с Москвою городах. Они пользовались свободными вечерами — зимой, а летом — целыми месяцами, и выступали на частной сцене с большим удовольствием. Ими руководило двоякое чувство: и себя показать и заработать некоторую толику денег, в которых почти все они нуждались, так как оклады того времени были незначительные и строго рассчитанные. Когда я держал театры в Ярославле, Твери, Рыбинске, Вышнем Водочке, Смоленске, Орле, Туле, они у меня гастролировали все время, так что редкая неделя зимой проходила без участия какого-нибудь московского премьера. Нужно оговориться, что на летние сезоны ехали ко мне «обыгрываться» преимущественно молодые актеры, актеры же с именем приезжали только на спектакли. Впрочем, Живокини пробыл одно лето у меня в Твери в качестве режиссера и исполнителя, а сам я в то время хозяйничал в Костроме; так же служил сезон и Корнелий Полтавцев. Нельзя не упомянуть о характерном факте относительно влияния на сборы, как гастролера, Прова Михайловича Садовского. Все, даже второстепенные артисты, так называемые «заезжие знаменитости» имели благотворное значение на разбор билетов и представляли своим именем известный интерес; такой же замечательный художник, как Садовский, сборов не делал. Это достопримечательное явление, которое я до сих пор не могу себе объяснить. Больше всего мог действовать на публику, бесспорно, Павел Степанович Мочалов, милый и задушевный человек, привязчивый и добрый товарищ. Он пользовался обширной популярностью и оценка его таланта характеризуется двумя словами, произносимыми провинциальными его поклонниками, «неподражаемый трагик». Когда он выступал, публика буквально ломилась в театр и сборы были феноменальные, но его гастроли были слишком редки, он не особенно любил выезжать из Москвы и все свободное время охотнее посвящал губительной чарке. Щепкин тоже бывал редким гостем, говорят, по своей природной лени; публика также чрезвычайно любила его, и он был магнитом для сборов.
Служить в таком талантливом обществе, как вышеупомянутые артисты, было моею заветною мечтою, не приводимою в исполнение лишь потому, что я не надеялся на свои актерские силы и стеснялся хлопотать о себе. В старое время актеры были скромнее и даже самолюбивее: они не сами навязывались на большую сцену, а терпеливо ожидали когда их пригласят на нее. И то время было самым цветущим в истории российского театра…
Моя мечта стала вдруг близкою к осуществлению, когда в конце тридцатых годов в Ярославле я познакомился с Николаем Арсентьевичем Коровкиным, автором многих известных водевилей. Он меня видел в какой-то комической роли и я ему понравился настолько, что он сам предложил мне свое ходатайство относительно поступления на столичную сцену. Ему это было легко сделать, так как он занимал должность секретаря при директоре императорских театров А. М. Гедеонове.
— Вы не лишним будете и у нас! — сказал он. — Я похлопочу, если хотите… Вот приезжайте великим постом в Москву, — я вас своему генералу и представлю. Он каждую весну бывает в Белокаменной.
Великий пост по обыкновению я проводил в Москве и высматривал для своего театра актеров, но на этот раз мое пребывание в столице имело совершенно другое значение, — я выжидал приезда Гедеонова, а вместе с ним и Коровкина, обнадежившего меня в смысле устройства на казенную сцену положительным образом. Когда они приехали, с душевной тревогой отправился я к Николаю Арсентьевичу напомнить об его обещании. Он принял меня очень любезно и сказал, что говорил уже генералу обо мне и тот согласился подписать со мной контракт. Он велел явиться мне на другой день в театральную контору в приемные часы и разыскать его, а уж он сам представит меня директору. Я так и сделал. Коровкин, представляя меня Гедеонову, отозвался обо мне, как об актере, слишком восторженно и лестно.
— Жаль, что пост теперь, — сказал Александр Михайлович, — а то бы я сам присутствовал на ваших дебютах, но, впрочем, я верю Николаю Арсентьевичу и принимаю вас на высший оклад, т.е. 600 р. в год.
Мне, разумеется, не оставалось ничего больше делать, как с благодарностью согласиться.
При выходе из кабинета Гедеонова в приемную, ко мне подошел управляющий московскими театрами Алексей Николаевич Верстовский, с которым я был знаком только шапочно, и спросил:
— Нанимались?
Я встал в тупик от такого резкого вопроса и, несколько задетый за самолюбие, ответил:
