Гарик с Димой только и сказали:
— Начальство. Они сюда каждый вторник ходят.
— Кто, эти самые? — спросил Кранов.
Дима посмотрел на столики, пожал плечами.
— Да кто ж их запомнит? Сюда разные приходят.
— Понимали бы чего, — добавил Гарик. — А то в рок-музыке ни слухом, ни духом.
— Да уж, — согласился Свободкин. — Ребята, выпьем за музыку, за рок, поп, за джаз, за музыку!
Гарик с Димой согласились, выпили. «Виражи» объявили перерыв. На сцене настраивалась другая группа — «Аэропорт».
— Вот, посмотрите, рядом с группой импресарио Миша Айзенштадт, — сказал Дима. — Хитрый и богатый. Этим летом он договорился с кабардино-балкарской филармонией, и группа выступала на юге на всех основных курортах, от Сочи до Батуми. Денег заработали, да еще и отдохнули.
Музыканты «Аэропорта» на сцене держались уверенно и свободно. С первых аккордов стало ясно, что играют они лучше «Виражей». Видно, им намекнули, кто в зале. Игорь Фонарчук, бас-гитарист, объявил, что сегодня они будут играть блюзы — музыку американских негров, борющихся за свои права.
Пели и играли здорово, звучали хорошо. Тон в группе задавали соло-гитарист Юра Емельянов и бас-гитарист Игорь Фонарчук. Об американском блюзе они устроили целую лекцию. Выходило, что все боролись и страдали под блюз. Затем на русском спели две свои шуточные песенки: «Про солнце» и «Цветы». Все четко, профессионально, ничего лишнего. Объявили перерыв, поклонились и ушли со сцены.
Коньяк за столиком Кранова, Свободкина, Димы с Гариком подходил к концу. Кранов заказал еще, заодно четыре котлеты по-киевски. Дима с Гариком отошли, а Свободкин, наклонясь к Кранову, сказал:
— Нам, Игорек, так не играть. И в кабаках среди «лабухов» ничего похожего нет.
— Твоя Зоя — баба классная, но совет тебе она дала плохой. Я про всех этих «Битлзов», «Роллинг стоунзов» и про негров с их борьбой за блюз сегодня услышал первый раз. Потом мальчишки — студенты, их мамы с папами кормят. А мы сами отцы, нам своих кормить надо. Не наше это дело. Вот «Черный кот» сбацать — это мы можем, Игорек, поверь, вот это все не наше.
— Зря ты так, — сказал Кранов. — Ну не знаем мы про этот рок-н-ролл ни хрена. Подучимся, найдем ноты, поиграем. Зойка подберет нам по клубу, через лимиты Минкульта купим аппаратуру, инструменты, пошьем костюмы. Утром — в клубе, вечером — в кабаке. Кабак пока кормит. Мальчишки ведь от силы еще лет пять куражиться будут, потом позаканчивают вузы, женятся, пойдут заботы о семьях, останутся стойкие, фанатичные. Но мы им с нашими «лабухами» не помеха. У нас и клубы, и аппаратура, инструменты, кто-то к нам придет, кто-то вообще эту музыку будет слушать только дома. Поверь мне, так оно и будет. Мы, ни хрена не знающие, как ты говоришь, про этот рок-н-ролл, мы будем заказывать музыку. Эстрада за нами! Выпьем!
— За что пьем? — подсаживаясь к ним вновь, спросили Гарик с Димой.
— А вот за все эти буги-вуги, — показал рукой на зал Кранов.
— Выпьем, — согласились все.
Сентябрь, 1966 год. Кабинет завотделом культуры ЦК КПСС
В кабинете зав. отделом и секретарь горкома комсомола.
— Молодцы комсомольцы! Организовали клуб, собрали основные ансамбли. Конечно, проблемы есть, основная — песни на русском языке. Кстати, ребята из «Аэропорта» Игорь Фонарчук и Юра Емельянов, правильно нам сказали, никто из отечественных поэтов не писал и не пишет песни в стиле «биг-бит» и «рок-н-ролл». А раз молодежь потянулась за этим движением, слова должны быть наши. Ты понял, о чем? Поговори в Литературном институте, пусть несколько молодых поэтов походят в клуб, глядишь, чего-нибудь и получится.
— Может быть, кого-нибудь из маститых попросить? — неуверенно произнес первый секретарь МГК ВЛКСМ.
— И не думай! У маститых впереди шестьдесят седьмой год, год пятидесятилетия Октябрьской революции, не до этого им. А потом не их это музыка. Нет, для молодых должны сочинять молодые. Поговори с «Комсомольской правдой», может, у них кто есть на примете. И вот еще что. В феврале — марте организуй фестиваль-смотр ансамблей во Дворце пионеров. Подключи крупные дома культуры, комитеты комсомола промышленных предприятий. Пусть поют чего хотят, но чтоб две-три песни на русском языке, одну хотя бы по тематике юбилейного года.
— Боюсь, горком партии возникнет, — опять нерешительно сказал комсомольский секретарь.
— Не возникнет. Им позвонят. Давай готовь смотр-конкурс.
Москва, январь 1967 года. Станция метро «Охотный Ряд»
Сдав последние экзамены зимней сессии, студент факультета международных экономических отношений МГИМО Сергей Костров, пребывая в хорошем расположении духа, уже собрался выходить из метро и пройтись пешком домой (жил недалеко, на улице Горького), его окликнули:
— Сережа, Костров!
Обернулся. Игорь Фонарчук и Юра Емельянов:
— Ты откуда?
— Сдал последний экзамен, иду домой.
— Аналогичный случай, — одновременно сказали Фонарчук с Емельяновым. — Решили в городе погулять. Слушай, Серега, может, сходим куда?
— А куда? — спросил Костров.
— Ты вот куда шел? — улыбнулся Емельянов.
— Домой. Тут рядом живу, где магазин «Армения».
— Знаем, знаем, — закивали Фонарчук с Емельяновым. — Ну вот, давай занесем твои книжки и сходим куда-нибудь.
Костров посмотрел на часы: время-то полтретьего, все приличное закрыто. Костров колебался недолго:
— Вот что, давайте купим чего-нибудь поесть, выпить и посидим у меня, музыку послушаем.
— А родители? — спросили ребята.
— Да я сейчас один живу, родители в Штатах. Так что мешать никому не будем.
— Ну, ты даешь! И молчал! — сказал Фонарчук. — Поедем в «Елисеевский». У тебя деньги есть?
— Рублей тридцать, — сказал Костров.
— Ну и у нас кое-что имеется. Едем! — И Емельянов направился к выходу.
В «Елисеевском» взяли всего понемногу. Брали все грамм по 300. Окорок «Тамбовский», свежайшую «Любительскую» колбасу, осетрину горячего и холодного копчения, икры паюсной и черной, свежайшие купаты, из расчета на троих, прихватили свежего хлеба, черного и белого, а также бутылку французского коньяка «Камю», четыре «Боржоми». Посчитали: а хватит ли денег еще на один коньяк? Оставалось 12 рублей, а коньяк — 9.50. Взяли. Тут же купили сетки «авоськи». Провизию, аккуратно завернутую в пергаментную бумагу с зеленой надписью «Гастроном», сложили в одну авоську, а коньяк, «Боржоми» и хлеб положили в другую и все бережно понесли через улицу Горького к Кострову домой.
