приехавший в Париж по сионистским делам. Он пришел в роскошный дом Найдича на улице Марсо и, войдя в кабинет, увидел огромный письменный стол, за которым сидел Найдич под портретами Герцля и барона Ротшильда [487]. Взглянув на портрет барона, Бен-Ави вспомнил, как тот рассказал ему, что идея создания «Керен хайесод» [488] принадлежала Найдичу, который внес в него первые деньги.
Заговорили о положении в Эрец-Исраэль, о растерянности сионистского руководства перед напором вражеской пропаганды арабов, поддерживаемой Германией…
Найдич на минуту задумался, но его маленькие глаза выражали решимость.
— Надо обсудить все это с доктором Вейцманом. Он скоро приедет в Париж, и мы с ним встретимся.
На этой встрече с доктором Вейцманом Бен-Ави вкратце рассказал ему об арабских планах на Палестину и предложил выработать политику сближения с умеренными арабскими кругами. Для этого, по его мнению, Вейцману нужно встретиться с их представителями. Доктор Вейцман согласился, а барон Ротшильд оплатил дорожные расходы.
На другой день Бен-Ави с друзьями из Эрец-Исраэль отправился послушать знаменитую Мистангет [489], которая в свои шестьдесят лет нашла себе молодого, да еще и знаменитого Мориса Шевалье, о чем говорил весь Париж. В антракте Бен-Ави встретил свою подругу юности Максу, дочь Макса Нордау [490], ближайшего сподвижника Герцля. Она пришла со своим избранником Клодом Гринблатом. Их парижский дом был всегда открыт для гостей из Эрец-Исраэль. Бен-Ави был приятно удивлен, встретив там приехавшего из Эрец-Исраэль Меира Дизенгофа [491]. За шампанским Бен-Ави произнес речь на иврите. Ее поняли немногие, остальные лишь наслаждались звуками того самого языка, который возродил Элиэзер Бен-Иехуда, отец Итамара Бен-Ави.
После подписания Мюнхенского соглашения французы ликовали, уверяя друг друга, что мир спасен. Парижский муниципалитет постановил присвоить одной из улиц название «29-е сентября». А в эльзасском городе Кольмар появилась «Улица Адольфа Гитлера». Неуемный Луи Фердинанд Селин предложил объединиться с Гитлером в священной войне «против евреев и калмыков». Но все это не мешало французским евреям ликовать вместе со своими соотечественниками, напоминая им: «Мы же вам говорили, что с Гитлером можно договориться. Он же не идиот!» А руководство еврейской общины даже решило направить приветственное послание «миротворцу» премьер-министру Франции Даладье [492].
* * *
Ариадна и Кнут сняли двухэтажный дом по улице Лаланд, 6. Первый этаж отвели под редакцию «Аффирмасьон», а на втором была их квартира. В ней устраивались дебаты, в которых принимали участие и французские политические деятели. И конечно, туда всегда приглашали тех, кто приезжал из Эрец-Исраэль.
Круг знакомых и друзей Ариадны с Кнутом резко изменился. Они стали гораздо чаще встречаться с французскими литераторами, чем с русскими.
Бушевавшая в Испании гражданская война не оставила равнодушными еврейских эмигрантов во Франции. Они записывались добровольцами в Интербригады [493] и провели в Париже кампанию по сбору пожертвований на отправку в Испанию типографского станка со шрифтом на идише для батальона Ботвина, состоявшего из евреев.
В «Аффирмасьон» появилось письмо одного такого добровольца Хаима Каца, который ушел на войну в Испанию, ни слова не сказав матери.
«Дорогая тетя Софи, ты пишешь, что я обманул маму и причинил ей боль своим поступком. Но вспомни ТАНАХ, вспомни, как Авраам собрался принести в жертву своего сына Исаака и как они обманули Сарру, мать Исаака, зная, что это причинит ей боль. Однако Исаак не погиб, потому что Авраам подчинился повелению Бога. Я могу помочь победе над фашизмом, подчиняясь требованиям моей совести; как же мама может жаловаться, я же делаю то, что сделал Авраам. Вероятно, я — плохой сын, если в выборе между моей совестью и желаниями мамы совесть взяла верх. Но мама сама в этом немножко виновата: она терпела много лишений, только бы дать мне хорошее еврейское воспитание, благодаря чему я узнал историю нашего народа, и она научила меня восхищаться пророками и воинами, которые погибали за свободу. Еврейское воспитание осветило мою жизнь, мои мысли и поступки, как сказал бы тебе, дорогая тетя Софи, каждый, кто сражается рядом со мной».
В другой публикации осуждались «Счастливые евреи гостеприимных стран, утопавшие частенько в иллюзорном (как оказалось в случае с немецкими, австрийскими, итальянскими, венгерскими евреями) комфорте (…) и затыкавшие уши, чтобы не слышать криков своих братьев, которых убивают».
Среди разбросанных листов бумаги, в облаке дыма, с неизменной сигаретой во рту Ариадна лихорадочно строчила косым, размашистым почерком статьи, выбрасывала написанное, переписывала заново.
В одной из передовиц их газеты Кнут написал:
«Девяносто восьми беженцам из Фландрии, которых должны были высадить в Вера-Крузе, повезло: Мексика приняла из них шестерых. Сегодня по воле забывшего о гуманности мира жизненное пространство для евреев сводится к морским пароходам, амбарам, таможням, концентрационным лагерям, тюрьмам и кладбищам. В современном мире проявляют великодушие к ворам, бандитам и убийцам. А единственное преступление — быть евреем (…) не подлежит помилованию».
В том же номере газета поместила объявление:
«Подпишитесь и предложите подписаться другим под нашей петицией в адрес английского правительства против „Белой книги“ [494]. Берите у нас отпечатанные петиции бесплатно. (Чтобы получить их по почте, следует приложить марку.)»
«Аффирмасьон» постепенно приобретала авторов из молодых ассимилированных французских евреев, которых Кнут сумел вернуть в еврейство и привлечь к газете. Один писал в ней философские эссе, другой — стихи, а младшая сестра Ариадны Марина — музыкальную критику. Среди евреев у газеты были свои сторонники и свои противники.
Как-то в редакцию заглянул Жаботинский. Он галантно поцеловал Ариадне руку и, задержав ее на секунду в своей, улыбнулся:
— Ходят слухи, что «Аффирмасьон» — мое детище. Но только мы с вами знаем, что это не так.
— И очень жаль, что это не так, Владимир Евгеньевич. Ну, хоть пишите для нас.
— Не могу, голубушка, никак не могу. Страшно занят.
* * *
Обстановка в Европе все ухудшалась. Ни Кнут, ни Ариадна не сомневались, что самое страшное еще впереди. После «Хрустальной ночи» [495] уже никто не подозревал, что Ариадна не в своем уме. Но, несмотря ни на что, в это же время людей волновали новости и совсем другого толка. На нормандском курорте Херманвилле у сестры Кнута Либы появились новые поклонники — брат местного мясника и профессиональный жиголо из казино.
* * *
19 августа 1939 года в Женеве открылся 21-й Сионистский конгресс, посвященный «Белой книге». Ариадна с Кнутом и Евой поехали в Женеву.
Конгресс проходил в зале городского театра. Дискуссию открыл президент Всемирной сионистской организации Хаим Вейцман. Он осудил новую политику
