Несколько дней спустя гражданин Френьер сообщил мне, что этот некто приходил за моим ответом и что он его получил. При этом речь не шла ни о Кадудале, ни о ком-либо еще. Более того, гражданин Френьер никогда мне не говорил о Жорже Кадудале, а я никогда не просил его передавать что-либо Кадудалю от моего имени».
— Скажите, известил ли вас гражданин Френьер о том, что он виделся с Пишегрю в Париже? — спросил Ренье.
— Нет.
— Сказал ли он вам, что находился в том же экипаже, что и Пишегрю?
— Нет.
— Известно ли вам, что гражданин Френьер встречался с Лажоле в Париже в этом месяце?
— Нет.
— Известен ли вам человек по фамилии Фош-Борель?
— Лично нет, но мне говорили, что он содержится в Тампле.
— Хотите ли вы что-либо изменить, добавить или исключить из ваших показаний на предыдущем допросе? Вот протокол допроса. Прочтите его еще раз.
Моро произнес:
— Пожалуй, я снова отвечу вам в письменной форме, если позволите.
И Моро написал следующие строки:
«Имею лишь одно замечание, относящееся к предыдущему допросу. Оно касается гражданина Давида. В этой связи я хочу добавить, что примерно полтора года тому назад гражданин Давид написал мне письмо, в котором спрашивал, не буду ли я возражать против возвращения во Францию Пишегрю — единственного депутата из числа высланных из страны после 18 фрюктидора, который все еще остается за границей. Я ответил гражданину Давиду, что далек от мысли возражать этому; напротив, я готов свидетельствовать правительству противоположное мнение».
На этом закончился второй допрос Моро, проведенный верховным судьей.
Во второй раз Моро не произнес ни одного имени, которое следствие могло бы использовать как против него самого, так и против других.
В день, когда Моро был заточен в темницу, были схвачены полицией его адъютанты, за исключением капитана Рапателя, который смог избежать ареста. Были арестованы все слуги из дома Моро и в поместье Гробуа. Однако несколько дней спустя, после интенсивных допросов всех их отпустили на свободу.
Взять под стражу Френьера сразу не удалось. Он пустился в бега, как только узнал, что Реаль выписал ордер на его арест.
Чтобы объявить населению Парижа о существовании заговора против первого консула и республики, по поручению правительства на стенах мэрии и других общественных зданий были расклеены списки террористов, направленных Англией для физического устранения первого консула. В этих списках значилось имя Моро вместе с Пишегрю и Жоржем Кадудалем.
Так, в одной из афиш сообщалось: «Пятьдесят негодяев, из числа прославившихся своими зверствами во время междуусобной войны, прибыли в столицу под начальством Жоржа Кадудаля и Пишегрю. Они были приглашены сюда человеком, которого республиканцы считали до сих пор одним из своих друзей и товарищей, а именно генералом Моро, привлеченным вчера за это к ответу перед национальным правосудием». Кроме того, в Законодательный корпус был представлен доклад верховного судьи, в котором, в частности, говорилось: «Преступное примирение сблизило Пишегрю и Моро. Лажоле, друг и доверенное лицо Пишегрю, периодически выезжал из Парижа в Лондон и обратно, донося до сведения Пишегрю мысли Моро, а Моро — мысли Пишегрю». Однако наиболее одиозным в докладе Ренье было то, что в вину Моро вменялось «громадное состояние», которым обладал генерал.
Несколько дней спустя брат генерала — Жозеф Моро — публично выступил в Трибунате с протестом по поводу ареста брата и обвинениями Ренье. Но его протест остался не услышанным.
26 февраля Пишегрю предал «друг», который прятал его на конспиративной квартире. Этот «друг», как утверждали, получил от Мюрата 100 000 франков за свою измену. Генерала схватили ночью, когда тот спал, и хотя он оказал отчаянное сопротивление, жандармы связали его и доставили в Тампль.
Префект полиции Дюбуа и верховный судья Ренье прибыли в тюрьму, чтобы допросить Пишегрю. Раненый, истекающий кровью, но не сломленный духом, в ходе интенсивного допроса давал лишь краткие сухие ответы. Он отрицал любую связь с Моро, кроме чистой мужской дружбы.
В Тампле за ним не было столь строгого наблюдения, поэтому неудивительно, что вскоре все узники этой тюрьмы узнали, что Пишегрю находится в одиночной камере на первом этаже.
Губернатор Парижа Мюрат не стал ждать ареста Кадудаля, чтобы начать судебный процесс. В соответствии с законом, процесс должен был проходить в трибунале округа Сены, в состав которого входили профессиональные судьи и присяжные. Но можно ли было ожидать от простых граждан Парижа, входивших в состав суда присяжных, что они вынесут желаемый жестокий приговор столь популярной личности, каковой являлся Моро? Правительство так не считало. Вот почему по его просьбе Сенатус-консульт приостановил деятельность института суда присяжных сроком на два года. Таким образом, суд над Моро и другими вверялся в руки так называемым «карьерным юристам», которые, как полагали, будут более послушны власти, чем обыкновенные граждане. Формально судебное следствие, основанное на полицейском расследовании, проведенном Реалем, было поручено бывшему члену Конвента, подписавшему смертный приговор королю — гражданину Тюрьо, занимавшему должность председателя трибунала.
7 марта 1804 года Моро был ознакомлен с этим предписанием, что повергло его в шок.
«Что делать? — спрашивал он себя. — Снова длинные ночи и нескончаемые дни в застенках? Снова терпеть унижения на допросах? А почему бы не избавить себя от всего этого? Почему бы не обратиться к справедливости первого консула? Возможно, он еще не забыл об услуге, которую я ему оказал во время 18 брюмера? Возможно, где-то в глубине его сердца сохранилась хоть капля благодарности, а в душе есть еще струны, которых не коснулись жестокие амбиции? Что, если я ему напишу?»
И Моро написал:
«Генерал,
Скоро месяц, как меня держат здесь как сообщника Кадудаля и Пишегрю, и, вероятно, мне суждено предстать перед трибуналом за попытку покушения на устои государства и на главу правительства.
Пройдя через горнило революции и последующих войн, меня трудно обвинить в амбициях или в отсутствии гражданской позиции…
Все это происходит в момент, когда я веду жизнь частного человека, занимаюсь своей семьей и вижу ограниченный круг друзей, а меня обвиняют в таком безумстве…
Я не сомневаюсь в том, что мои прежние связи с генералом Пишегрю могли бы послужить мотивом такого обвинения…»
Опуская историю своих взаимоотношений с аббатом Давидом и Пишегрю, которые мы уже знаем, Моро продолжал:
«Что касается существующего заговора, то смею вас заверить, что к нему я не имею никакого отношения. Предложение, которое мне было сделано, я отверг, полагая его несостоятельным и глупым, и, когда мне предложили уехать в Англию, как наилучший шанс избежать возможных перемен в правительстве, я ответил, что у нас в стране есть Сенат, который обладает всей полнотой власти и под знаменем которого, в случае беды, объединятся все французы, и я буду в их первых рядах, чтобы выполнить любой его приказ…
