Серп и крест. Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920) - Екатерина Евтухова

Востока, главным образом от приходских церквей и их прихожан [453]. Все же невозможно с уверенностью утверждать, в какой степени это предложение пользовалось народной поддержкой. Было ли в заявлениях о такой поддержке что-нибудь, кроме риторического пафоса, смогут или не смогут определить дальнейшие исследования. Во всяком случае, успех большевистского лозунга «Власть – мир – земля» указывает на то, что церковь (и Собор) не сумела разглядеть более актуальные потребности народа. Возможно, те, кто утверждал необходимость сильного управления, были правы, но мысль о том, что роль лидера может сыграть патриарх, представляется более сомнительной.

Восстановление патриархата в октябре 1917 года не только стало осуществлением богословских и церковных задач, но также впервые продемонстрировало готовность церкви в случае необходимости противостоять антагонистической светской власти. В январе 1918 года церковь наконец отказалась от своего желания состоять в симфонических отношениях с государством. Это стало ответом на две большевистские акции. Первой из них был «Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах»; второй – разгон Учредительного собрания. В этих условиях у церкви не осталось иного выхода, кроме как утверждать свою власть независимо от государства; она рассматривала власть большевиков как антихристианскую, ту, которой боялся Булгаков. Впервые в истории церковь увидела свою задачу в том, чтобы поставить свою паству в прямую оппозицию государству. Политика большевиков до такой степени радикализировала церковь, что она обратилась к народу через голову правительства: с точки зрения церкви, отношения между церковью и государством перешли в столкновение войска Христова с войском Антихриста. Функция одобрения и дополнения светской власти, воплощаемая московскими церковными соборами, утратила значение, поскольку церковь вступила в открытую борьбу с большевистским государством за влияние на народ.

Обращение Тихона к православному народу, с которым он выступил 1 февраля /16 января в ответ на меры большевиков, отразило новые, антагонистические отношения церкви и государства. Четко отождествляя Русскую православную церковь с гонимой раннехристианской, Тихон использовал риторику Посланий апостола Павла, чтобы глубже подчеркнуть ужас «кровавых расправ», совершенных «явными и тайными врагами» «истины Христовой». Патриарх обращался и к этим врагам, и к православным; большевикам были адресованы следующие слова: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей, загробной, и страшному проклятию потомства в жизни настоящей, земной». Православным – «Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: измите злаго от вас самех» (1 Кор. 5: 13) [454].

Тихон откровенно призывал православных противостоять власти большевиков, несмотря на возможность репрессий.

Однако этот документ просто воспроизводил позицию, которую в январе занял Собор в целом. Собор незамедлительно отреагировал на большевистские декреты, устанавливающие гражданские браки, провозглашающие «свободу совести» и отделяющие церковь от государства. В каждом случае церковь обращалась к православным, призывая не подчиняться новым законам. Собор постановил, что всякий, кто разведется по гражданскому закону, нарушит таинство брака, а каждый, кто вступит в новый брак на основе гражданского декрета, будет повинен в грехах многоженства и блуда. Собор истолковал декрет о свободе совести как лицензию на разграбление церквей и предупреждал, что Святой Руси грозит превращение в страну Антихриста:

Собор недвусмысленно заявил о том, что церковь подвергается гонениям и притеснениям и что принадлежность к православной церкви несовместима с признанием декрета об отделении церкви от государства [456].

В этих условиях только что созданное патриаршество приобрело новый смысл. Разумеется, церковь всегда требовала от своих прихожан послушания; но теперь она требовала, чтобы они открыто демонстрировали неповиновение распоряжениям государства. Она поощряла своих членов на противостояние новой власти. Эта радикально новая позиция включала в себя и новое понимание административных структур, поскольку патриарх стал представителем церкви как независимой организации, способной существовать с опорой на собственную народную базу. Идеи Востокова и Бекаревича, которые рассматривали патриарха как бастион в борьбе со злом, получили более широкое признание. Теперь занятая церковью радикальная позиция требовала сплочения в собственных рядах; следовало избавиться от «предателей» внутри церковного аппарата. Не все члены церкви согласились с огульным осуждением революционного правительства, и церковь сочла необходимым призвать к порядку ренегатствующих – как священнослужителей, так и епархиальные собрания. Комиссия по церковному большевизму докладывала:

Проблема заключалась в том, что они сотрудничали с гражданскими властями, выступая против церкви. Комиссия рекомендовала, а Собор одобрил ряд конкретных мер против таких предателей:

1. Епископ может быть вызван в суд и, в случае неявки, извергнут из сана.

2. Священник, который ослушивается добродетельного и лояльного епископа, может быть отстранен от службы.

3. «Священнослужители, состоящие на службе в противо-церковных учреждениях, а равно содействующие проведению в жизнь декрета “о свободе совести” (от 22 января 1918 года), подлежат запрещению в священнослужении, а в случае нераскаяния в таковой деятельности извергаются из сана».

4. Члены всех церковных органов могут быть извергнуты из них за вышеперечисленные преступления.

5. Низшие клирики, виновные в поступках, описанных в пунктах 2 или 3, лишаются духовного звания.

6. За те же преступления монашествующие лишаются права служить литургию, а в случае их повторного совершения подлежат удалению из своих обителей.

7. Если члены монашеской общины «проявят противление