а я постараюсь что-нибудь разузнать в Лашио, потом, изменив направление моего путешествия, сяду на ночной рейс обратно в Куньмин и снова окажусь во власти большой высоты, погоды и военной опасности. Я была измучена и напугана. Но все же впервые за этот год чувствовала себя сильной и талантливой. Без Эрнеста мне было легче поверить в себя, и мне это нравилось.
Какими бы сложными ни оказались эти дни, они бодрили и были полны жизни. Эрнест находился в окружении толпы, а я была в движении. Мы оба были на своих местах.
Я нашла человека, готового отвести меня куда угодно в Гонконге: в дымящуюся сырую грязь цементных бункеров, где целые семьи спали на голой земле, в холодные и плохо освещенные фабрики, в дома, где играют в маджонг [25], и бордели, где проституткам на вид было не больше четырнадцати. Еще я зашла в несколько опиумных притонов, где за гроши можно было купить две набитые трубки, а затем с их помощью забыться, лежа на койке со сваленным в кучу грязным шерстяным одеялом. «Да и кто откажется от опиумной мечты, дающей шанс сбежать от здешней реальности?» — подумала я. На одной из коек спали двое мужчин с измученными лицами. Но я напомнила себе, что на самом деле это был не просто сон: они находились в отключке и, прижавшись друг к другу, лежали с открытыми ртами. В другой стороне старуха в лохмотьях прислонилась к стене, которая сгнила от влаги и плесени.
Похоже, никто не контролировал происходящее, если не брать в расчет девушку, которая заталкивала пальцами в трубки черные, похожие на смолу комки опиума. Судя по ее лицу, ей могло быть как четырнадцать лет, так и все сто. Ее худощавые плечи выступали из-под грязной сорочки, но она очень ловко управлялась со всем этим, зажигала лампы и разгребала груды отходов. Повсюду висел густой дым со сладковатым запахом разложения.
— Сколько ей платят за эту работу? — спросила я у своего проводника.
— Двадцать центов в день, может быть, и меньше.
— Меньше этого? Как у нее хватает денег на еду?
Он пожал плечами и предположил, что у нее, может быть, есть семья.
«Может быть», — мысленно повторила я, почувствовав, как кончики пальцев липнут к карандашу. Мне захотелось отдать ей все, что у меня было, начиная с одежды. Но эта девушка всего лишь одна из тысячи таких же в этом городе и еще в сотне других городов Китая, где все было похоже и повторялось изо дня в день.
Когда мы собрались уходить, она предложила нам взглянуть на что-то, указав на белое ведерко, стоящее в узкой нише стены. Наклонившись, я увидела, что в нем была маленькая коробчатая черепаха, которую она держала как домашнее животное. Девушка подняла ведерко, и черепаха начала скрестись о стенку, стук ее когтей показался мне отчаянным и безнадежным. Хозяйка же выглядела довольной и наблюдала за моим лицом, явно желая, чтобы я тоже умилялась.
— Какая милая, — передала я через переводчика, и мое сердце разлетелось на куски — не в первый и не в последний раз за этот день.
— Думаю, что ты должен запретить мне выходить из отеля, — сказала я Эрнесту, когда вернулась.
Он читал, лежа на застеленной постели, но после моих слов снял очки в железной оправе и посмотрел на меня.
— Ты хочешь спасти всех?
Я плеснула себе немного виски.
— Да, или просто поорать до хрипоты.
— Такова основная проблема во взаимодействии с миром: тебе приходится сталкиваться с тем, чего ты не хочешь знать.
— Но я хочу. Только я чувствую себя ужасно беспомощной. Посмотрел бы ты на эту девушку в опиумном притоне. Я чуть не умерла, когда увидела, как она живет.
— Думай о том, что она может быть не так несчастна, как ты себе нафантазировала. Она не знает другой жизни. Это ее жизнь, не твоя.
— Может, и так. Но если я напишу ее историю, вдруг это сможет что-то изменить.
— Ты ужасно наивная, если так думаешь. И еще она может даже не принять перемены, если они произойдут. Людям нравится жить так, как они привыкли. Такова человеческая натура.
— Я не согласна. — Виски и сознание правоты обжигали мне горло. — По крайней мере, я хочу попробовать что-то изменить.
— Как знаешь, — сказал он мне вдогонку, когда я направилась в ванную и захлопнула за собой дверь, пожалуй, слишком громко.
Как выяснилось, наши разногласия по поводу Китая только начинались. Эрнест поддался всем местным деликатесам и обычаям: распивал весеннее вино, приправляя его маринованными змеями, и не обращал внимания ни на жару, ни на вшей, ни на крыс, ни на клопов, ни на отвратительные запахи с улицы. Я же принимала ванну по три раза в день и была вознаграждена дизентерией и ужасным случаем китайской гнили: мои руки шелушились и желтели от сводящей с ума грибковой инфекции.
— Я схожу с ума, — сказала я Эрнесту, стараясь не чесаться, не блевать и не рыдать.
— Кто хотел приехать в Китай? — весело спросил он и пошел покупать новые фейерверки.
Он тыкал меня во что-то носом, но во что именно? Что эта поездка была не его идеей? Что он преуспевал, пока я страдала?
Хоть мне и не нравилось такое отношение и я его не понимала, но фразу «кто хотел приехать в Китай?» Эрнест повторял всю дорогу, пока мы ехали вглубь страны, сначала по воздуху, а потом, несмотря на проливные, непрекращающиеся муссонные дожди, на грязных пони, которые весили не больше меня. Какое-то время мы передвигались по северной реке на сампане [26], проплывая мимо деревень, над которыми развевались черные флаги, означавшие эпидемию холеры. Потом пересели в грузовик. Одиннадцать дней тяжелого пути — и мы добрались до фронта у Кантона [27] на свободной территории Китая. Сначала дорога напоминала резиновый цемент, а потом исчезла вовсе.
Сам фронт показался мне похожим на гору, а точнее, на две горы: японцы засели на одной, китайцы на другой, а между ними все было спокойно. Мы видели, как один японский бомбардировщик взлетел, намереваясь, вероятно, атаковать Шаогуань примерно в сотне миль к северу от нас, но чаще, за время пребывания на континенте, мы сталкивались с пропагандой. В каждой деревне, куда мы приезжали, висели плакаты на английском языке:
«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ПОСЛАННИКИ СПРАВЕДЛИВОСТИ И МИРА».
Во время встречи генерал Вонг, который держал эту линию обороны уже много лет, предложил
