я никого не обвиняю, кроме себя.
Если я говорил в этой книге слишком жестко или резко, если я поступал несправедливо или непокорно, то ни в коем случае это не было преднамеренным или запланированным, но это была еще не полностью преодоленная Анима, проявляющаяся так.
Пока человек движется в низшее, а мне приходилось делать это более чем достаточно в этом описании моей жизни, низшее имеет над ним власть, и я не мог быть неправдивым, я должен был писать так, как это принесла окружающая среда, мир.
Но теперь, когда я подхожу к концу и начинаю дышать лучше, и воздух чище, я также чище и свободнее в том, о чем пишу, и ко мне возвращаются силы к преодолению всего, что желает меня озлобить.
А причин для озлобления и горечи было более чем достаточно.
Я говорю только о последних десяти годах и побочных эффектах дел Мюнхмайера.
Это происходило со стороны моих оппонентов, и соответственно, их адвоката Герлаха, такими способами, которые я раньше считал совершенно невозможным.
Я мало что знал о том, в какой степени закон защищает адвоката в этом отношении. Если речь идет о принижении оппонента в глазах судьи, он может позволить себе то, что никто другой себе позволить не может. Он находится под защитой параграфа 193, поскольку действует в интересах своего клиента.
Я привожу образцы выражений, которые я получил от юриста Мюнхмайера д-ра Герлаха, и пришлось смириться с этим, потому что он использовал их в качестве адвоката:
Он обвинил меня в «дерзких похлопываниях», «необоснованных претензиях», многочисленных «дерзостях» и «вредном волшебстве».
Он называл меня «изощренным», «непослушным», «наглым», «клеветническим», «патологическим лжецом», «склонным ко лжи», «реномистом», «Мюнхаузеном», «хвастуном», «жуликом», «негодяем», «аферистом», «мошенником мирового масштаба», «взломщиком», «самозванцем», «каторжником» и т. д. и т. п.
Я спрашиваю: допустимы ли в обычной жизни такие оскорбления, даже если они содержат правду?
Стал бы действительно образованный человек так обращаться с кем-то виноватым?
Что ж, их допустили в суд, потому что я подал в суд на этого адвоката за оскорбление, и мне отказали.
Но это еще не все: он предъявил мне встречный иск в ответ на мой иск, и он не был отклонен.
Судья в этом совершенно не виноват, он не может поступить иначе, закон требует этого!
Однажды, когда показания партии Мюнхмайера были неблагоприятными, этот адвокат сказал судье:
«Но совершенно невозможно, чтобы осужденный, такой как Май, мог выиграть судебный процесс!»
«Вы должны подождать и посмотреть», — ответил судья.
Я стоял рядом, и мне пришлось смириться с оскорблением, потому что закон позволял ему это делать.
Это продолжается уже почти десять лет и продолжается сегодня в том же тоне и таким образом.
Один очень высокопоставленный судья сказал моему адвокату:
«Никогда за всю мою долгую практику дело не затрагивало меня так эмоционально, как дело Карла Мая. Что, должно быть, перенес этот пожилой человек!»
Он мог бы с уверенностью добавить: «И как он еще пострадает и будет продолжать страдать!»
Этот судья точно знал мои предыдущие судимости, он изучил дела по этому поводу.
Несмотря на все оскорбления противников, я выигрывал суды во всех инстанциях, что, безусловно, является наглядным доказательством, что на немецкого судью не могут повлиять судебные инвективы, но я должен был прислушаться к нему, что и остается так же и сегодня.
И работают они если не на решения, то определенно на другую сторону.
Они жестоко обращаются при общении и заходят за рамки переговоров в общественную и даже частную жизнь.
Вы уже читали все оскорбительные выражения обо мне, которые я цитировал выше, в газетах, а также сталкивались с ними в частных беседах.
Это необходимое следствие свободы, которой может воспользоваться любой злонамеренный и безжалостный адвокат, если он увидит, что жестокость ведет его дальше, чем человечность.
Он пишет с такой жестокостью в своих сводках, а оттуда запускает их в виде убедительных статей в газетах. Или он сначала отправляет их в газеты, а затем представляет их суду в печатном виде в качестве доказательств, не говоря, что они исходят от него.
Если такого адвоката поддержат какие-то единомышленники или дела, которые он выиграл, ему легко за короткое время поколебать каждое существование, независимо от того, насколько оно прочно, или даже уничтожить его.
«Уничтожить в газетах по всей Германии» — так они это называют. И закон поощряет эту деятельность!
Есть еще один очень интересный пример, который мне близок и который звучит для меня не иначе как рекомендуемый совет.
Но я все равно могу это сделать, потому что, если я хочу принести пользу обществу, мне не разрешено спрашивать, не причиню ли я этим вреда себе.
Моя первая жена оскорбила жену дрезденского писателя, который знал от Мюнхмайера, что у меня судимость.
В ответ он сообщил обо мне немецкому принцу и сказал ему, что его родственники читают мои книги и что они также лично навещали меня.
Принц ответил молчанием.
Затем последовал второй донос, и теперь принц был вынужден отправиться в Дрезден, чтобы узнать, что с моими прежними убеждениями. Он получил самую подробную информацию.
В Радебойль был отправлен чиновник, чтобы узнать на месте. Он узнал, что мой брак не был счастливым, поэтому я не оставался дома в свободные часы, и что я писал в своих книгах о странах, в которых никогда не был, все, что я сообщаю, не соответствует действительности.
В результате в дрезденских полицейских досье обо мне записано, что я веду ненормальный образ жизни и являюсь литературным самозванцем.
Об этом сообщили принцу, и один из родственников подробно рассказал мне при первой возможности.
Он очень хорошо знал, что происходит, но попросил меня проявить осторожность, так что я был вынужден молчать об этом.
Я тоже считал, что могу промолчать, потому что думал, что такие полицейские документы и дела были одними из самых секретных вещей в администрации.
Но теперь, к моему удивлению, они публикуются Лебиусом и соответствующим образом эксплуатируются моими оппонентами.
Каким образом социал-демократ, оставивший Церковь, получает доступ в Д. в эти секретные дрезденские полицейские архивы? Закон это позволяет!
Само собой разумеется, что я больше не чувствую себя обязанным действовать осмотрительно, и буду настаивать на том, чтобы эти дела пересмотрели и исправили.
Другой случай приводит меня в Лейпциг, где, как сообщается на странице 119, сорок пять лет назад я был незаконно арестован.
Это было так давно, что соответствующие судебные дела давно были уничтожены, потому что человечество требует, чтобы такие следы
