Конечно, Артур Миллер производил сильное впечатление. Он был очень красив, высокого роста, с мягкой манерой общения. Относился к нам покровительственно-доброжелательно. Всячески приглашал к себе на виллу пожить. Мы воспользовались приглашением и провели у Артура и Инги четыре счастливых дня, но это произошло только через десять лет — во второй наш приезд в Америку.
Был также Иосиф Бродский, к которому Татьяна чрезвычайно благоволила и даже сказала, что он самый любимый ее поэт. Бродский тоже относился к ней с любовью и пиететом.
Вечер был посвящен нашему с Беллой приезду в Штаты. Все интересовались подробностями нашего появления в Нью-Йорке. Мы рассказывали о перипетиях поездки, о том, что прилетели сюда без разрешения советских властей.
Татьяна предложила Иосифу написать о Белле в журнал «Vogue», и он с удовольствием согласился. Либерман обещал, что статья будет напечатана в одном из ближайших номеров. Но, к некоторому нашему сожалению, она появилась только в июльском номере, уже после нашего возвращения в Москву.
Инга Миллер была знаменитым фотографом. Она много снимала в этот вечер, не ставя при этом свет. Но когда фотографировала Беллу, качнула в ее сторону лампу, висевшую над столом, и свет упал на Беллу. В дальнейшем в Нью-Йорке Либерман прислал специального фотографа, русского по происхождению, который заехал к нам и забрал Беллу в свое ателье. Там ее уже ждал визажист-парикмахер. Фотограф сделал около ста снимков Беллы в различных ракурсах, но все они были отвергнуты Либерманом, так как получились совершенно сухими, официальными и, как я сказал, годились только для отдела кадров. Либерман предпочел всем им снимок Инги Миллер, сделанный почти в темноте, с качающейся лампой.
* * *Хочу вернуться к статье Иосифа Бродского. Мы с Беллой с большим интересом прочли ее уже в Москве. По существу, этот номер «Vogue» был полностью посвящен Белле. Кроме статьи Иосифа была еще статья Ольги Карляйль, а начинался журнал с прекрасной фотографии Беллы работы Инги Миллер.
Статья Бродского называлась «Why Russian poets?». Это простое название довольно трудно переводится на русский. По моей просьбе статью перевел Виктор Куллэ. В его переводе название звучит так: «Что есть русские поэты?».
Бродский писал:
… Ахмадулина совершенно подлинный поэт, но она живет в государстве, которое принуждает человека овладевать искусством сокрытия собственной подлинности за такими гномическими придаточными предложениями, что в итоге личность сокращает сама себя ради конечной цели. Тем не менее, даже будучи искаженным, центростремительное сокращение их обеих, ее и ее лирической героини, лучше, чем центробежное неистовство многих коллег. Потому хотя бы, что первое продуцирует высочайшую степень лингвистической и метафорической напряженности, тогда так второе приводит к бесконтрольному многословию и — цитируя Ленина — политической проституции. Которая, по существу, является мужским занятием.
Белла Ахмадулина родилась в 1937 году, мрачнейшем году русской истории. Одно это является подтверждением изумительной жизнеспособности русской культуры. Раннее детство Ахмадулиной совпало со Второй мировой войной, ее юность — с послевоенными лишениями, духовной кастрацией и смертоносным идиотизмом сталинского правления. Русские редко обращаются к психоаналитикам — и она начала писать стихи еще в школе, в начале пятидесятых. Она быстро созревала и совершенно без вреда для себя прошла через Литинститут имени Горького, превращающий соловьев в попугаев. Ее первая книга была опубликована в 1962 году и немедленно исчезла с прилавков книжных магазинов…
* * *Белла должна была приступить к своим обязанностям профессора Slavic Department UCLA, а я — прочитать цикл лекций о российском театре в Art Department этого же университета. В первых числах мая нам предстояло лететь в Лос-Анджелес через Канзас-Сити. Там было запланировано выступление Беллы. Профессором славистики в Канзасском университете был Джерри Майколсон, весьма просвещенный человек. Перед выступлением я со сцены рассказал студентам о творчестве Беллы. Ее выступление прошло исключительно успешно, Джерри был очень доволен, и мы расстались друзьями.
Лос-Анджелес произвел сильное впечатление своей огромной протяженностью, замечательными фривеями, пальмами вдоль моря. И, конечно, Голливудом с его историей и легендами о нем, Беверли-Хиллз с находящимися там виллами знаменитых кинематографистов.
Мы остановились в доме у профессора Дина Уорса, который нас пригласил и опекал во время нашего пребывания в университете. Жили в его доме, в непосредственной близости от Тихого океана, на высоком крутом берегу в районе, который назывался Пасифик-Пэлисейд и граничил с холмами, заросшими деревьями, окружающими Лос-Анджелес с северной стороны.
Прекрасный, удобный дом Дина — «одноэтажная Америка» (!) — с выходом на лужайку с цветами и крохотными колибри, висящими над ними. И замечательные американские ничего не боящиеся птицы блю-джей — разновидность нашей вороны, которых я полюбил за смелость и, может быть, нахальство: они впрыгивали с лужайки в дом через распахнутые створки окон веранды, подбирали крошки на столе и спокойно улетали обратно. А по ночам — завывание гиен, еще раз доказывающее существование в Америке дикой природы и, кстати, терпимость американцев, да и просто их любовь к диким животным, что бросалось в глаза русским, открывающим для себя Америку.
Лучшее, что я видел в Америке, — это университетские городки, так называемые кампусы. Замечательные принципы устройства студенческой жизни. Студенты, свободные во всех своих проявлениях. То, как они лежат в коридорах с учебниками, всегда вызывало мое восхищение. С детства они растут без запретов и предрассудков и именно благодаря предоставленной свободе поведения вырабатывают меру своей ответственности перед обществом, сознательно изучают выбранные ими дисциплины, умело распределяют время между занятиями. Читать лекции для них было совершенным удовольствием.
Состав профессоров в Slavic department был чрезвычайно пестрым. Русский язык и литературу преподавали на одной кафедре слависты разных национальностей: голландец, афроамериканец, узкоглазый господин с желтым оттенком кожи, два англосакса, господин из Израиля и только один подлинный русский — профессор Марков, попавший в США со второй волной эмиграции.
Если не считать Маркова, русский язык преподавателей оставлял желать лучшего, но они своими стараниями восполняли нехватку знаний. Меня поразила тема диссертации Дина Уорса: он писал о русских суффиксах «оньк» и «еньк» и тратил огромное количество времени на изучение этой темы. Еще он интересовался древней русской письменностью и, когда я прочел с листа начало «Слова о полку Игореве»: «Не лепо ли ны бяшеть, братие» и т.д., Дин был совершенно потрясен и, я бы сказал, раздавлен, потому что сам он так произнести старые русские слова не мог.
