Мюнхен, 8 июня 1886.
Фон Гудден, королевский старший медицинский советник Д-р Хаген, королевский придворный советник Д-р Грашей, королевский профессор университета Д-р Хубрих, королевский директор».[218]
Следующим шагом правительства стало доведение текста сего документа до сведения самого короля и помещения его под постоянное медицинское наблюдение — читай «арест». Людвиг II находился тогда в Нойшванштайне и даже не предполагал, что дело зашло настолько далеко. Представим же подробную хронологию тех печальных событий. Для достоверности мы вновь обратимся к свидетельствам очевидцев уже из книги «Die letzten Tage König Ludwig II. Erinnerungen eines Augenzeugen»,[219] где все происходящее в то время в замке Нойшванштайн изложено обстоятельно и подробно. Пожалуй, более полного и, главное, правдивого отчета нам не найти, поэтому позволим себе привести его здесь целиком, учитывая его несомненную историческую ценность.
«9-го июня 1886 г. вечером в Hohenschwangau приехали министры и врачи, составляющие депутацию (прозванную позже «позорной») (упомянутая депутация включала графа фон Хольнштайна, барона фон Краффта, имперского советника и камергера Клеменса графа фон Тёринг-Йеттербах-унд-Гутенцеля (Törring-Jettenbach-und-Gutenzell; 1826–1891), подполковника барона Карла фон Вашингтона (Washington; 1833–1897), а также докторов Гуддена, Хагена, Грашея и Хубриха. — М.З.), и хотели ночью захватить короля, жившего в замке Neuschwanstein, и увезти его в замок Linderhof. Приехавшие министры очень комфортабельно расположились, заказав себе роскошный ужин с десятью бутылками шампанского и 50-ю пива, что совсем не согласовалось с их грустной миссией… Я видел меню ужина под королевской короной, с надписью: «Souper de sa Маjеsté le roi». На обороте меню был набросан карандашом план замка Linderhof и обозначена комната, которая будет темницей короля. Циглер рассказывал, что министр Лутц отсоветовал Гольштейну (Хольнштайну; далее оставляем транслитерацию имени, согласно цитированному источнику. — М/P.) вступать в комиссию, но что тот холодно ответил: «Я давно искал хорошего случая, чтобы укрепить за собой положение министра». Люди, вступившие в «позорную» комиссию, крепко надеялись на то вознаграждение, что им обеспечит новый правитель Баварии, принц-регент, — в чем и не ошиблись! Итак, ухватившись за случай «укрепить за собой положение министра», Гольштейн в тот же вечер идет на конюшню и, увидев, что кучер приготовляет экипаж для обыкновенной ночной прогулки короля, он сказал, что этого не нужно, что теперь распоряжается не король, а принц Луитпольд и что у него есть другой экипаж для короля и с другим кучером. Этот экипаж был простое ландо, которое снаружи запиралось крепкими ремнями, такие же ремни, в виде кандалов для ног, были и внутри кареты. (В Мюнхене старались распространить слухи, что король бесноватый!..) Узнав о том, кучер Остергольц тотчас оседлал лошадь и поскакал в Neuschwanstein, чтобы предупредить короля об опасности. Король не поверил. «Если б была опасность, Карл написал бы мне о том!» — заметил он, не зная о предательстве Гессельшверта (Хессельшверта. — М.З.), оставшегося в Мюнхене.
Между тем весть о прибытии депутации разнеслась в народе и возмутила всех вероломством против любимого короля, за которого народ готов был положить жизнь. Тотчас же пронеслась молва о Бисмарке. Из Фюссена сбежался народ, и прискакали жандармы.
Когда члены комиссии на рассвете прибыли к замку, жандармы их не пустили, несмотря на то что они представили бумагу о свободном доступе. Вахмистр ответил, что для них существует один приказ — короля; а когда они хотели войти в замок силой, то добавил: «Ни шагу вперед; я велю стрелять!» Прождав добрых полчаса, депутаты ни с чем уезжают. Кральсгейм (фон Краффт. — М. З.) дает в Мюнхен телеграмму: «Ничего не удалось. Необходима прокламация и назначение регентства».
Между тем король, пожелав узнать имена членов комиссии, отдает приказ их арестовать и привести в замок Neuschwanstein, что и исполняет окружной начальник Фюссена — Зонтаг. Когда арестованных вели по улицам к замку, жандармы должны были их защищать от ярости народной; так велико было возбуждение против этих врагов обожаемого короля. Много пришлось им услышать от народа далеко не лестного! «Смотри! — кричала одна женщина, поднимая свою семилетнюю дочь, — когда ты вырастишь большая, то можешь сказать, что ты видела изменников!» Другие изъявляли желание бросить всех этих господ, в особенности Гуддена, в Pällatschlucht.[220] Граф Гольштейн старался казаться равнодушным, и когда уже был в замке, то нарочно громко закричал из окна: «Я все же хочу позавтракать!» Что вызвало замечание услышавшего эти слова короля: «Может быть, эти господа хотят, чтобы я поднес им по стакану вина?»
Но гнев короля прошел так же быстро, как всегда; и, забыв все свои жесткие слова, он в 12 часов приказал пленников освободить; так что они пробыли в заключении всего три часа. (Как этот рассказ не согласуется с баснями о необузданном гневе, приказах бросить в подвал и — еще того хлеще — выколоть глаза (!) членам комиссии, заморить их голодом и т. д., которыми нас потчевало официальное «людвиговедение»! — М. З.) Освободившись, эти господа, во избежание неприятной встречи с народом, постарались как можно незаметней, без шума, задними ходами оставить замок и, избегая людных улиц, сами протащили свой ручной багаж до ожидавших их экипажей. Граф Гольштейн, желая соединить приятное с полезным, как большой любитель охоты и рыбной ловли, думал, благодаря своей миссии, провести время в Hohenschwangau; но теперь никто из этих господ и не подумал бы остаться в этих местах! Они не смели даже нигде порядком отдохнуть, пока не достигли границ Hohenschwangau. Сильно трусил за свою жизнь и безопасность доктор Гудден, упрашивая Зонтага проводить его до ворот Фюссена, что тот и исполнил. Затем разнесся слух, что король хочет ехать в Мюнхен, и это было бы самым желательным для всех! Одного его появления среди обожавшего его народа было бы достаточно, чтобы произвести большой триумф и разрушить козни его врагов! Но он скоро отменил это решение. Полагают, что, давно не бывав в Мюнхене и зная теперь, как действуют его враги, он мог предположить, что мюнхенцы встретят его враждебно, и он не хотел подвергать свою гордость унижению. Он только телеграфировал графу Дуркгейму (Дюркхайму. — М. З.). «Этот мне предан!» — сказал король».
Здесь позволим себе небольшое отступление, прежде чем продолжить цитирование документа. Во-первых, необходимо отметить, что единственное справедливое обвинение Людвигу в том, что он не был в своей столице более года при разрешенном конституцией лишь одном годе отсутствия в Резиденции, в «обвинительном акте» Гуддена и Кº как раз и не фигурировало!
