— У вас в машинах ОЗК и противогазы есть? — подавив очередной рвотный позыв, давясь хрипом спрашиваю у собравшихся возле машины экипажей.
Они тоже через свой предел перейти не могут, никто внутрь мертвой машины не полез, никто не хочет по кускам собирать сгоревшую человеческую плоть. Воевать? Ладно, а куда деваться. А туда? Нет только не я!
— Посмотрим…
Приносят резиновый общевойсковой защитный костюм и противогаз. Все грязное слежавшееся. На солнцепеке в сорокоградусную жару напяливаю на себя резиновый плащ с капюшоном, резиновые сапоги, одеваю перчатки, натягиваю на голову шлем — маску противогаза и…
Сначала один вытаскивал, потом еще один в ОЗК и противогазе помогать спустился, у люка то что от ребят осталось, их товарищи принимали. По кусочкам экипаж собрали: механик — водитель; оператор наводчик; командир машины. Кто кем был уже не разберешь. Но хоть так, все лучше чем пеплом на чужой земле оставаться. Все собрали.
Еле вылез из машины, срываю противогаз, рву застежки ОЗК снимаю и бросаю на землю перчатки, плащ, скидываю высокие резиновые сапоги. И все равно остается, как прилип ко мне запах обугленной человеческой плоти. Нечего на меня так смотреть! Это не слезы, очень сильно вспотело у меня в противогазе лицо, вот и кажется вам что градом текут по моим щекам слезы, а это всего лишь пот. Хоть слезы хоть пот без разницы, все быстро высохнет на афганском солнце, даже следов не останется.
— Твои фляги, — достает из сумки и протягивает мне медицинский коньяк военврач. Он уже не красный, бледен до синевы.
— Не надо, — отталкиваю его руку. Не надо, я уже досыта этой войны нахлебался, до блевотины и не поможет тут сердечное лекарство, даже если оно настояно на спирту.
— Сам дойдешь? — глухо отводя глаза спрашивает стоящий рядом офицер — командир расстрелянной головной походной заставы.
А я раньше и не знал, что даже солнце черным бывает, что и на жаре может бить ледяная дрожь. Через десять лет во время прохождения криминалистической практики, я упаду в обморок, когда увижу как привычно разделывает патологоанатом тело в морге. «Ты прямо как баба, — чуть презрительно бросит мне санитар убирая от моего лица нашатырь, — а если бы ты войну попал? Уссался бы там небось?!» Нет я не уссался на войне, просто через десять лет ударил по мне из памяти запах обугленной человеческой плоти. А я так надеялся, что все забуду. Но это когда еще будет… А пока, тут в Афганистане весной восемьдесят второго года я даже не слыша своего голоса отвечаю не смотрящему на меня офицеру:
— Дойду…
И ухожу.
— Уже успел? — раздраженно и тихо спрашивает П*** отведя меня подальше от машины в которой уже сидит мой бывший взвод, — Где нажрался? Где ты тут умудрился пойло найти?
А я даже и не заметил как до машин дошел. Все готовы к движению. Подальше от этой дороги, подальше от места этого боя. Как можно дальше от войны.
— Помогите ему сесть, — не услышав ответа и повысив голос коротко приказывает П***, - он же на ногах не стоит.
Двое солдат ловко выпрыгивают из кузова машины, и подсаживая помогают мне залезть в темный кузов машины.
От выкуренного час назад косяка, от впитавшегося в кровь алкоголя, от прошедшей изматывающей рвоты, от жары, от войны, сознание прячется в беспамятство и я закрываю глаза.
Через два дня я и еще сто моих товарищей с бригады были демобилизованы. Почти весь призыв весны восьмидесятого года ушел в одну отправку. Двадцать восьмого апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года, война для меня закончилась. Была радость, было ощущение приближающегося счастья, была надежда, что теперь то все будет только хорошо. И только где там в глубине свой души, уже тогда в апреле восемьдесят второго, я знал что это были самые страшные, тяжелые и самые лучшие годы моей жизни.
Ну вот и все. Если ты до конца дочитал, то кто бы ты ни был, мы прошли с тобой по кусочкам этой войны. Пусть и на время, но и ты стал бойцом второй роты, а я всегда рядом с тобой был. Ты видел то же что и я. И теперь прощаясь с тобой я за нас обоих говорю:
Прощай Афган, прощай. Прощай, вот только все равно, сколько не прощайся с тобой, ты навсегда останешься в нашей памяти, раной, которая не хочет заживать.
Сначала про нас просто молчали, только украдкой шептались «Афган…Афган…..» и, не таясь во весь голос, рассказывали о той войне, те кому повезло вернуться.
Потом из нас хотели сделать героев — интернационалистов. Образец для подражания, под такую их… Отретушировать ту войну, героической ее сделать. Не вышло. Оказалось что у героев, куча проблем, которые некому решать, оказалось, что герои пьют или выпивают. Просят квартиры, лечение, лекарства, протезы, а на всех то и не напасешься. Вышло так, что иные герои и наркотой баловаться стали. А некоторые герои, привыкнув по военному решать бытовые вопросы, уже успели присесть за колючей проволокой. Ну, какие же это герои — интернационалисты? Какой они могут подать пример?
Тогда про нас просто забыли. Много вас тут ходит….. Мы вас туда не посылали….
И мы остались один на один, со своими бедами и проблемами. Но как писал о другой войне и о других солдатах поэт — фронтовик Орлов: «Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…..»
Возможно тебе интересна моя послевоенная судьба? Если так то сообщаю: у меня все хорошо. Я успешно закончил институт, женился, потом еще одно высшее образование получил. Семья нормальная, на кусок хлеба зарабатываю, крыша над головой есть. А чего еще то надо?
Выжили тогда, справились и сейчас, нашли и мы свое место под солнцем, выучились, завели семьи, растим детей….. Вот только иногда…
В красном сне
В красном сне
В красном сне
Бегут солдаты
Те, с которыми когда-то
Был убит я на войне
Был убит я на войне
Автор стихотворения Григорий Поженян.
