Манкиевич просматривал и других актрис, но знал, что Мэрилин «прекрасно поработала для Джона Хьюстона [и в ней есть] нечто такое, от чего у человека перехватывает дыхание в груди, а еще какая-то сладострастная невинность, необходимая для этой роли». С его согласия и при сильной поддержке и проталкивании со стороны Хайда Мэрилин была ангажирована на одну неделю, и ей предложили за это пятьсот долларов. Она снова очутилась в «Фоксе», хотя всего только на короткое время.
Съемки двух сцен, в которых участвовала Мэрилин, заняли вовсе не неделю, а свыше месяца. Сначала в качестве съемочной площадки был выбран холл театра «Каррен» в Сан-Франциско, но из-за шума, явственно доносившегося с улицы, пришлось в диалогах между нею, Джорджем Сендерсом[160]и Бетт Дейвис отдельно записать звук; потом имела место сложная сцена, разыгрывающаяся на светском приеме, которая снова снималась в павильоне[161]. Манкиевич потом вспоминал, что Мэрилин появилась на съемочной площадке с томиком «Писем к молодому поэту» Рильке, но припомнил и то, что ему пришлось объяснять актрисе, кем был этот немецкий поэт[162]и какое место он занимает в литературе. А что, кто-либо порекомендовал ей эту книгу? Нет, ответила Мэрилин, я вообще прочитала настолько мало, что чувствую смущение и испуг, видя, сколько мне еще надо проработать. «Периодически я отправляюсь в "Пиквик" [книжный магазин, в то время располагавшийся в Беверли-Хилс] и просто гляжу, что там есть. Листаю себе разные книги и, если прочту где-то фразу-другую, которая меня заинтересует, покупаю. Вот так я вчера вечером купила экземпляр Рильке». А потом она едва ли не с детским ощущением вины спросила: «А разве это плохо?» Он же ответил, что вовсе нет и что это вообще один из самых лучших способов подбирать книги для прочтения. У Манкиевича сложилось впечатление, будто Мэрилин «не была приучена слышать от кого-либо, что она поступила или сделала какую-то вещь хорошо». На следующий день Мэрилин переслала ему еще один экземпляр этого сочинения — в подарок.
Джордж Сендерс, с которым Мэрилин часто разговаривала на разные темы, согласился, что она была очень пытливой и любознательной и очень неуверенной — а также послушной, пунктуальной и спокойной. Мэрилин хотела, чтобы люди ее любили, и беседа с ней могла неожиданно обрести глубину. Она проявляла интерес к интеллектуальной тематике, что было, выражаясь как можно помягче, довольно-таки хлопотно. В ее присутствии трудно было сконцентрироваться.
У Сендерса сразу сложилось впечатление, что Мэрилин завоюет огромный успех, поскольку «просто бросалось в глаза, что ей суждено стать звездой» (совершенно так же, как это казалось Еве из киноленты). Однако он признавал, что ей очень не хватало светского лоска, хороших манер и благовоспитанности, считавшихся необходимой принадлежностью всякой молодой актрисы. Манкиевич вспоминает, что в тот момент Мэрилин показалась ему самым одиноким существом, с каким ему доводилось сталкиваться в жизни. В Сан-Франциско актеры и члены съемочной группы наперебой приглашали ее пойти с ними перекусить или чего-нибудь выпить, и она была этим довольна, но [по словам Манкиевича] «почему-то никогда не поняла или не приняла для себя всеобщего молчаливого согласия насчет того, что она является одной из нас. Она оставалась сама по себе, хотя у нее и не был характер отшельницы или нелюдимки. Просто она была совершенно одна».
Поведение Мэрилин в картине «Всё о Еве» в точности соответствовало требованиям сценария. В белом платье с открытыми плечами, элегантно причесанная, она двигалась и разговаривала как-то особенно соблазнительно и маняще — с некой чрезмерной скромностью. Однако в деловом плане эта роль дала ей немного, не считая того, что она в очередной раз показала себя в качестве аппетитной добавки; кроме всего прочего, роль мисс Кэзуэлл была слишком короткой и слишком похожей на Анжелу из «Асфальтовых джунглей», чтобы критики могли заметить Мэрилин. Надежды Джонни на то, что Занук даст себя убедить в необходимости подписать с Мэрилин настоящий долгосрочный контракт, пока что сорвались, поскольку этот продюсер по-прежнему не замечал в ней ничего сверхъестественного.
Невзирая на неодобрение со стороны коллег из агентства «Уильям Моррис», Джонни не переставал действовать так, словно Мэрилин являлась его единственной клиенткой. Он сунул ее в телевизионную презентацию масла для автомобильных двигателей («Залей-ка "Ройял Тритон" в маленький животик "Синтии"», — мурлычет Мэрилин служащему автозаправочной станции). Ему удалось также уговорить журналиста Фреда Дадли описать Мэрилин в статье под названием «Как рождаются звезды», помещенной в сентябрьском номере журнала «Фотоплей». У Мэрилин, по словам Дадли, «был тихий, неуверенный голос и прозрачные глаза. Она была дикой и пугливой, словно серна. Если мимо кто-то проходил чуть быстрее обычного, она пряталась за забором». Хотя Мэрилин всегда побаивалась интервью и без особой охоты принимала участие в пресс-конференциях, она отдавала себе отчет, что и то и другое является необходимым. Однако актриса так никогда и не привыкла к указанным мероприятиям и, если только это оказывалось возможным, всячески избегала журналистских расспросов; присущая ей робость, а также периодические рецидивы заикания отбили у нее охоту к импровизированным высказываниям, в том числе даже на сугубо частных приемах.
В ту осень — «поскольку я хотела развить свой ум и научиться совместно действовать в составе команды» — Мэрилин записалась на не дающие никаких прав или удостоверений вечерние курсы мировой литературы в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса Явившись туда без макияжа и в синих джинсах, которые были куплены в магазине, занимавшемся снабжением армии и военно-морского флота, Мэрилин выглядела скорее как продавщица, нежели честолюбивая молодая актриса. Коллеги по этим курсам позднее не могли вспомнить о ней ничего особенного, за исключением тех самых джинсов, которые в 1950 году не так уж часто встречались в качестве женского облачения. Однако преподавательница по фамилии Клэр Сэй запомнила, что эту слушательницу характеризовали старательность и скромность. Да и сама Мэрилин была довольна курсами и на протяжении десяти недель каждый вторник добросовестно посещала занятия.
Ей удалось сэкономить и отложить немного денег, поскольку она приняла приглашение Наташи (получавшей сейчас скромное вознаграждение от своих частных учеников) поселиться вместе с той в тщательно ухоженной небольшой Наташиной квартире с одной спальней, которая размещалась в приятно выглядевшей двухквартирной вилле на Харпер-авеню, в паре шагов к северу от района Фаунтин в западной части Голливуда. Там Мэрилин спала на тахте в гостиной, помогала ухаживать за дочерью Наташи Барбарой, читала книги, изучала разные жанры искусства и, по правде говоря, вносила изрядный беспорядок в аккуратную обитель Наташи. Кроме того, она притащила туда с собой маленькую собачку по кличке Джозефина, названную так в честь Шенка, от которого Мэрилин и получила ее в июне в качестве подарка по случаю своего двадцатичетырехлетия, — и на это миниатюрное создание Мэрилин не жалела (так, по крайней мере, казалось Наташе) ни времени, ни внимания, ни денег. «Она пичкала Джозефину дорогушей телячьей печенкой и купила ей специальное одеяльце для спанья». Но собачонку никогда не учили, как следует вести себя в доме, и везде было полно ее экскрементов, а Мэрилин никогда не могла собраться с духом и убрать за своей любимицей. Когда Наташа пробовала жаловаться на эту вредную для здоровья грязь, Мэрилин принимала жалкий и несчастный вид: «брови у нее взмывали вверх, плечи опускались, а на лице появлялось выражение тяжкой виновности. Она вообще воспринимала самое минимальное замечание как проявление чрезмерного осуждения». В то же время актриса — и Наташа не могла не обратить на это внимания — невероятно следила за собой, постоянно мыла лицо, чтобы избежать загрязнения пор нежной кожи, подолгу принимала ванны и тратила свои скромные деньги на визиты к дантисту, чтобы лишний раз проверить, не образовалась ли у нее в зубах какая-нибудь мельчайшая дырочка. «Наташа, это ведь мои зубы!» — воскликнула Мэрилин в ответ на вопрос, не слишком ли часто она посещает стоматолога.
