Ознакомительная версия.
«Нападки на армейских офицеров, которыми сейчас пестрят колонки газет, имеют цель не просто очернить их перед Вашим Величеством и общественным мнением. Они направлены на то, чтобы изменить сами основы воинской службы, передать командование из рук Вашего Величества, которому все мы с гордостью служим и повинуемся, под непосредственный контроль парламента. Более четверти века я, лорд Раглан, был одним из высших руководителей армии. За это время случались периоды, когда страна была охвачена политическими волнениями, для погашения которых привлекались военные. Во все времена для британского военного были характерны стойкость, верность и дисциплина. Ни при каких обстоятельствах английский солдат ни в малейшей степени не демонстрировал приверженность той или иной политической партии, несмотря на то что над армией всегда стояли джентльмены различных политических воззрений».
Будучи консерватором до мозга костей, Раглан далее писал о «совершенстве существующей армейской системы», о том, что, пользуясь представившимся случаем, надеется на то, что в ней не произойдет изменений, которые могли бы отвратить юных джентльменов от профессии, которой они хотели и могли бы служить верно и честно на благо короне.
Это письмо вызвало немедленную и очень всем понятную реакцию. По какому праву, позже гневно обрушивалась королева на прессу, «Таймс» третирует офицеров? Теперь она была полностью согласна с тем, что армия стала «объектом злостных и бесчестных нападок со стороны корреспондентов газет». Руководство армией «всегда было одной из главнейших прерогатив королевы». Она была «полностью согласна с важностью сохранения своих позиций в армии… с тем, чтобы не дать парламенту узурпировать военную власть».
Лорд Раглан поблагодарил королеву за то, что она «благосклонно согласилась ознакомиться с его замечаниями». Он «все более и более убеждался в их правильности». По его мнению, как бы удивительно это ни звучало, но «генерал Канробер неоднократно соглашался с Рагланом в его оценке назначения прессы и выражал надежду на то, что демократические перемены никогда не коснутся британской армии. Порочность демократии, по мнению Канробера, очевидна, несмотря на некоторые исключения, в частности случаи, когда выходцы из рядовых делают военную карьеру» [24] .
Откровенный консерватизм Раглана, так явно продемонстрированный им в переписке с королевой, разделяло большинство армейских офицеров. И если бы они узнали, что Раглан был прав в предположении, что настоящей целью критики прессы было изменение военного законодательства и передача власти над армией парламенту, то, вероятно, пришли бы в ужас оттого, что доверчивые родственники, не спрашивая их разрешения, передают полные отчаяния и боли письма из-под Севастополя в газеты и тем самым способствуют достижению этой цели. Более умные, хотя и не разделяли теории Раглана о всеобщем заговоре, в то же время понимали, что множество гневных писем военных публикуются в газетах совсем не из тех альтруистических соображений, которые провозглашали их хозяева и редакторы. Они понимали, что, когда армия в тяжелом положении, объектом для обвинений и критики становятся ее командиры, что человек, стоящий впереди, в таких случаях всегда выглядит воплощением всех огрехов системы и несет ответственность за то, в чем виноваты все.
«Я вижу, – писал домой капитан Элтон, – что «Таймс» отзывается о Раглане все более неприязненно. Я понимаю, что людям свойственно искать виновного во всех грехах, что они ищут выход своему гневу и разочарованию. Но я уверен и в том, что сейчас на Раглана пытаются взвалить вину тех, кто находится гораздо ближе к дому».
Многие, подобно капитану Элтону, понимали, что, «если море начинает штормить, для каждого кита найдется свой Иона». И они сознавали, что Раглан не самая главная кандидатура на роль жертвы. «Настоящий виновник во всем не кто иной, как наше собственное правительство», – заявил майор Джослин. «Я считаю, – писал другой офицер, – что Раглан здесь ни при чем. За все должен ответить этот предатель Эбердин. Если бы он появился здесь, я не много поставил бы за сохранность его шкуры. Думаю, его съели бы живьем без соли». «Правительство, – заметил позже полковник Белл, – признало свою вину за наши беды и неудачи. Но они не горят желанием признаться в этом публично, в прессе».
Кто-то должен был стать козлом отпущения. Но, как считали в правительстве и парламенте, кто угодно, но не они.
31 января графиня Уэстморлендская написала из Вены своей подруге: «Мне очень обидно. Я чувствую себя униженной. Я в ярости, видя, какую игру ведет моя страна. Среди министров, которые так охотно оправдывали себя вместе и поодиночке, не нашлось ни одного, кто имел бы мужество высказаться в защиту лорда Раглана. Они так боятся обидеть своих хозяев, вызвать недовольство прессы! Вы понимаете, как я возмущена их поведением».
Это было более чем правда. С начала декабря правительство подвергалось постоянным обвинениям со стороны обеих палат. Любого, кто имел отношение к военному ведомству, не исключая даже принца Альберта, осыпали оскорблениями и насмешками не только в парламенте, но и в прессе. «Здесь все идет наперекосяк, – писал принц вдовствующей герцогине Кобургской, – политический мир сошел с ума. Пресса, которая в собственных интересах раздувает известия о страданиях наших солдат, вызвала озлобление нации. Газеты призывают наказать всех и каждого, но не могут найти, кого именно, поскольку такого человека просто не существует».
Имена лорда Раглана и офицеров его штаба, в первую очередь генералов Эйри и Эсткорта, почти всегда упоминались с осуждением. Иногда звучали прямые обвинения в их адрес. Некоторые газеты пытались заступиться за них, но никто в парламенте не замолвил ни слова в их защиту. Создавалось впечатление, что министры были готовы пожертвовать кем угодно, лишь бы их самих оставили в покое. 31 января Чарльз Гревилль записал в своем дневнике: «Репутация Раглана стремительно падает. Этого мнения придерживаются и министры. И тем не менее они находятся в сложном положении, поскольку не могут отозвать его: ведь он не совершил ничего действительно предосудительного или скандального».
Отказываясь защищаться, с презрением игнорируя самые дикие обвинения, заверяя герцога Ньюкаслского в том, что он видит в этом всего лишь извечную брюзгливость англичан, Раглан казался окружающим по-прежнему спокойным и невозмутимым. Лорд Бэргхерш, который встречался с ним каждый день, рассказывал леди Уэстморленд, что Раглана не трогали ни нападки в парламенте, ни статьи в газетах, ни опубликованные письма неизвестных офицеров. Только из писем жене было видно, насколько глубоко он страдал. Только жена и сестра знали, каким мягким и ранимым человеком был Раглан, как тяжело переносил обстановку всеобщей травли.
Ознакомительная версия.
