Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

Время от времени бросая стряпню, тихо входила Ольга Борисовна, но, послушав немного, вспоминала про обязанности хозяйки и поспешно возвращалась в кухню.

Курнатовский всем корпусом подался вперед, приложил ладонь к кромке уха. И даже это не всегда помогало. Он прерывал чтение и просил повторить то, что ему не удалось расслышать.

Читая неторопливо, Владимир Ильич краем глаза следил за теми, кто слушал впервые, — что пробуждается в их душах? — и, саркастически выделяя отдельные фразы, давая волю иронии, как бы приглашал с собой на охоту за обнаруженным зверем.

Прочитанные листки Владимир Ильич подал Курнатовскому. И над тем справа и слева нависло по нескольку голов, — многим хотелось прочесть все самим.

Когда прочли, заговорили громко, как случается в присутствии глуховатого человека.

— О проекте резолюции — после обеда. И лучше бы, — Ульянов взглянул на окна, — где-то в другом месте. Конечно, с участием Ванеевых.

— У них тесновато, — сказал Сильвин.

— Ко мне пойдемте, — пригласил Панин. — Я — на конце деревни. Хозяева — в поле.

— Верно, — подтвердил Шаповалов. — У Николая — тихо, далеко от глаз полиции.

Разговор о «Кредо» пока не возобновлялся, и Владимир Ильич вышел в кухню. В громоздкой русской печи горели дрова, и над черным чугунком струился пар. Ольга Борисовна взяла ухват, ловко достала им чугунок и пригоршнями ссыпала пельмени в кипяток. У окна Лида, готовя мороженое, крутила в кадке березовой веселкой. Владимир Ильич подошел и заглянул сбоку. Ольга, придвинув чугунок к пылающим дровам, приоткрыла дверь в горницу, окликнула мужа:

— Пантелеймоша, позаботься о самом главном. Какие же именины без вина?..

Лена юркнула в горницу, взяла у него ребенка.

— А что же, я остаюсь без дела? — Владимир Ильич протянул руку за веселкой. — Дайте-ка, Лида, я сменю вас.

Девушка отдала веселку и стала резать хлеб.

— Володя, крути поэнергичнее, — рассмеялась Надежда. — Не испорти.

— Авось справлюсь. Замешу покруче, чтоб у оппонентов языки попримерзали!

Пельмени сварились. Лепешинский успел поставить на стол рюмки, стаканы, чайные чашки и начал наливать в них вино.

Узенькая железная кровать Ванеева стояла в углу комнатки. Анатолий Александрович лежал головой к окну.

Окно было открыто, и пахло горячей пылью да травой конотопкой, сожженной на редкость нещадным солнцем.

Время от времени слышалось лениво-сонное хрюканье свиней, сморенных жарой и залегших в тени, под окном дома.

Иногда с колокольни деревянной церкви заунывно доносился прощальный перезвон колоколов. В эти минуты врывался горьковатый запах ладана. Провожая на кладбище очередного покойника, причт гнусаво тянул: «Свя-аты-ый бо-оже, свя-аты-ый кре-епкий, по-оми-илу-уй нас», и Доминика спешила закрыть оконную створку…

…Исхудалое до синевы лицо больного покрылось капельками пота. Анатолий, утираясь платком, позвал жену:

— Ника-а! — И, закашлявшись, приложил к губам второй платок, уже покрытый красными пятнами. — Откро-ой…

— Толю, — Доминика вошла, положив руки на оберегаемый живот, — та окошко давно открыто.

— Дверь…

— Сквозняк подуе… Тоби будэ гирше… Ой, лыхо!..

— Ну, родная!.. Мы же уговорились: без слез… Не надо…

Доминика приоткрыла дверь, взяла у мужа мокрый платок и взамен принесла сухой, полотенцем обтерла ему грудь.

— Посиди немножко. Вон на табуретке. Только не близко. Я часто… Хотя сегодня, кажется, реже… кашляю.

Жена села, не отрывая рук от округлившегося живота, и Анатолий продолжал:

— Мы так мало были вместе… Не грусти. Я скоро подымусь. Мы с тобой пойдем смотреть речку Ою, умоемся горной водой… У нас будэ дытына… Я хочу говорить по-твоему, украинською мовою…

— Помолчи, Толю. Коханый мий!..

— Мне хорошо, когда ты рядом… Силы, чувствую, возвращаются. Сроку остается два прибавленных года. Проживем их! Поедем с тобой и… с дочкой или сыном… Хочешь на Черное море? В Одессу? — Ванеев приподнялся на локте. — Будем там…

— Лежи тихо. А то знову…

— Видишь — совсем не кашляю… Принимать от Владимира заграничные посылки с газетой… «Искра» — прекрасное название! Мы ее — по всей России.

— В Киев, в Полтаву…

Ванеев обрадованно улыбнулся, — как хорошо, что Доминика верит в его мечты, не утешает, а искренне верит!

— Обязательно. Везде вместе. А… Ты слышишь?! — Замер на секунду, прислушиваясь, потом порывисто повернулся на бок, указал рукой за окно. — К нам идут! Знакомые голоса!

И Доминика, не забывая об осторожности, вышла из комнатушки.

Пришли Ульяновы, Кржижановские и Старковы. Мужчины направились к больному, а женщины надолго задержались в большой комнате, одновременно служившей кухней, чтобы успокоить расплакавшуюся подругу.

Опираясь локтем о подушку, Ванеев указал на табуретки:

— Садитесь, друзья мои! Не хватает… Принесите оттуда… Какой праздник для нас!.. Меня извините — рука влажная…

— Ничего, ничего, — сказал Владимир, держа горячие пальцы товарища.

— Рассказывайте. Что это еще за «Кредо»? «Модные» критиканы? Последыши оппортуниста Бернштейна?

Владимир рассказал все, что знал об ультраэкономистах, и передал листки «Кредо» Ванееву — пусть прочтет сам. Тот, зная, что Анна Ильинична держит брата в курсе всех дел, спросил о новостях из Москвы.

— И откуда берутся критиканы?! — Ванеев стукнул кулаком по кровати. — Хотя понятно. В большом болоте, говорят, черти водятся при всякой погоде!.. Но москвичи молодцы — комитет уберегли! А наше собрание… Как бы мне?..

— Завтра придем сюда все, — обнадежил Ульянов. — Здесь обсудим и подпишем «Протест».

— Сколько нас? Семнадцать? Внушительно! — Анатолий, помахав рукой на лицо, сдержал кашель. — Семнадцать единомышленников! Все начинали в Питере…

— Трое рабочих — вот что ценно! Энгберг из нашей Шуши. Панина ты знаешь. И Шаповалов из Теси. Закаленные!

Ванеев спросил, кого избрали председателем. Ответил Старков: о председателе не было речи. И нужен ли он? Вопрос для всех ясен — остается только подписать.

— Как без председателя?! — удивился Анатолий. — Такое собрание! Нас почти вдвое больше, чем на съезде в Минске!.. Надо… — Покашляв в полотенце, опустил голову на подушку. — Глеб! И ты, Базиль!.. Скажите от моего имени… — Слегка приподнял пальцы, будто для голосования. — Я — за тебя, Володя.

На его громко сказанные слова вошли женщины, и Доминика добавила:

— Я тэж за Володимира Ильича!