Брюс написал письмо в Амстердам автору «Голландской грамматики» с просьбой прислать ему словарь, с помощью которого можно было бы «расшифровать» оставшиеся триста слов. Лексиконы (грамматика) русско-голландский и голландско-русский были не только переведены, но и изданы в 1717 году. В том же 1717 году появилось первое издание наставления для детей, о котором упоминал в письме Петру Брюс, оно называлось «Юности честное зерцало…».
Среди переводов Брюса были также книги 3. Бухнера «Учение и практика артиллерии…», А. Влакка «Таблицы синусов, тангенсов и секансов…», И. Гюбнера «Земноводного круга краткое описание…».
Тот же Луппов, ссылаясь на авторов описания изданий гражданской печати, называет Брюса переводчиком книги «Книги мирозрения, или Мнение о небесноземных глобусах или их украшениях» Христиана Гюйгенса, чаще называемой «Космотеорос». С изданием этой книги произошла настоящая детективная история, о которой нельзя не рассказать. Воспользуемся уже приводимым переводом В. И. Зотова работы канадского ученого В. Босса «Ньютон и Россия».
«Вскоре после выхода в свет второго издания «Начал» Ньютона Петр Великий приказал перевести на русский язык книгу Христиана Гюйгенса «Космотеорос…», которая была первой книгой на русском языке, интерпретирующей космологию Ньютона. Она стала также первой научной книгой, переведенной на русский язык. Автор труда, один из величайших ученых-математиков того времени, был другом Ньютона. Они оба восхищались работами друг друга. Действительно, за несколько лет до Ньютона Гюйгенс разработал математические данные для центробежного действия.
Однако их взгляды по поводу сохранения энергии, а также по вопросам пространства и времени сильно отличались друг от друга. Прочитав научный труд «Математические начала натуральной философии», голландский ученый критически отнесся как к постулату Ньютона о всемирном тяготении, так и к его вере в существование абсолютного космоса и движения. Будучи интеллектуальным последователем Декарта, он оставил основные очертания его философии. Даже его обращение к изучению центростремительной силы и закона динамического воздействия было скорее подсказано ему Декартом, чем Ньютоном. Гюйгенс не мог сопоставить сваи механистические теории с законом обратных квадратов гравитационной силы, которая, по его мнению, была «новым и важным качеством гравитации, причину которой крайне необходимо было найти»».
Но «Космотеорос» был написан Гюйгенсом в самом конце его жизни, когда, по его собственному признанию, он находился под очень сильным влиянием фантазии картезианства. Поэтому оригинальное издание на латинском языке, увидевшее свет через год после его смерти, в 1695-м, отражает окончательную точку зрения Гюйгенса. Эта точка зрения представляет огромный интерес не только потому, что она занимает среднее положение между взглядами Декарта и Ньютона, но и тем, что она является profession de foi великого ученого XVII века. Спрос на книгу был необыкновенно высок, и вскоре она была переведена на английский, французский, русский и немецкий языки. Брюс заверял читателей, что он старался «полнее передать мысль ученого и, по возможности, сохранить манеру автора». То, что изданию этой книги придавалось особое значение, подтверждается тем, что Петр Великий прочел рукопись нового предисловия, а возможно даже, и сам участвовал в написании предисловия.
В России книга Гюйгенса явилась совершенно новым жанром научной литературы. Переводчик безусловно стремился разъяснить открытия, достижения науки Запада и сделать их понятными «читающей по буквам публике».
Вступление к русскому изданию открывается несколькими цитатами из Библии, которых нет в оригинале. Таким образом, читателю незаметно и мягко вселяют веру в то, что «таинство достойно удивления». А именно: наш мир не является центром Вселенной — «как кажется нам живущим на этой земле». В действительности наша Земля такая же, как и другие планеты, и вращается вокруг Солнца. Русский перевод начинается благословением, а заканчивается выражением «Соли Део Глория». Должно быть, так Брюс пытался придать этому смелому открытию ауру духовного одобрения.
Действительно, основной целью предисловия было сгладить для маловерных читателей устрашающую прямоту текста книги. Староверы буквально набросились на этот труд, а несчастный издатель говорил об этой книге как о промысле дьявола.
Причина этого страха совершенно ясна, так как революционная идея всей книги высказывается на самой первой странице: «Любой человек, который разделяет мнение Коперника о том, что наша Земля является Планетой и, как другие Планеты, вращается вокруг Солнца и освещается им, не может, хоть иногда, не предположить, что другие планеты имеют свою одежду и мебель и своих жителей так же, как и эта наша Земля, особенно если он (человек) принимает во внимание последнее, сделанное после Коперника, открытие спутников Юпитера и Сатурна, а также обнаружение равнин и возвышенностей на Луне, что явилось доказательством родственной связи между ними и нашей Землей, а также доказательством этой системы…»
Ранние писатели, такие как Николай Кузанский, Кеплер, Джордано Бруно, «и, если можно верить, то и Тихо Браге были того же мнения», они также «населяли» планеты жителями, но их ошибка состояла в том, что они сочиняли сказки о людях на Луне. Гюйгенс, с другой стороны, «придавал этому вопросу серьезное значение» и пришел к выводу, что «исследование этой проблемы имеет практическое значение и нельзя останавливаться перед трудностями, а также имеется огромное поле для предположений…».
От некоторых, «чье невежество или рвение не знало границ», можно было ожидать «ужасного приговора»:
«Люди, не имевшие представления о геометрии или математике, будут смеяться и сочтут это чудачеством и смехотворным предприятием. Для них разговор об измерении расстояния до звезд, а также разговор об измерении размера звезд — является самым настоящим колдовством: а что касается движения Земли, сделали замеры, точно ли, по крайней мере случайное мнение; и не удивительно поэтому если они примут то, что основано на такой шаткой почве для мечты фантастической головы и для расстроенного сознания».
Все это касается любителей, дилетантов и невоспитанной публики. Вторая группа, которую он имеет в виду, — духовенство. Против них, впрочем, как и в других подобных случаях, он прибегает к тем же самым аргументам, что и Галилей. Гюйгенс здесь более искренен и стремится к «ясности выражений», т. е. к тому стилю, который так высоко ценил Ньютон.
Когда они слышат, что мы говорим о Новых Землях и Животных, наделенных таким же разумом, как и они, эти люди немедленно проявляют готовность к религиозным восклицаниям, что мы выдвигаем свои гипотезы против мира Бога и что наше сверлящее мнение прямо противоположно Священному Писанию…
