Ознакомительная версия.
«Я его очень ревновала. И он мне давал поводы… Это очень тяжелая для меня тема. В общем-то, у него случилось только два крупных романа в жизни. Один из них я переживала невероятно сильно. Может, потому что оказалась совершенно к нему не готова. Жила с наивным чувством абсолютной защищенности… И когда это случилось, моя жизнь полностью перевернулась… Было ощущение совершенно однозначной трагедии: все очень тяжело и очень серьезно. Настолько серьезно, что в какой-то момент у него даже возникла проблема выбора. Я поняла, что он очень страстно влюблен. И просто поставила условие: давай выбирай. И тогда он сказал: «Я должен подумать!» Эта фраза, как лезвие… Ничего страшнее он сказать не мог… Позже в дневнике он записал: «Какая у меня умная жена». В чем заключался мой разум – совершенно непонятно. По-моему, я вела себя крайне тривиально: устраивала истерики, выяснения отношений. Делала все, чего делать не надо. Но у меня ведь не было опыта. Что лежало на поверхности, за то и хваталась. Начала пить… В общем, это было крупнейшее переживание. Хотя говорят, что время лечит, но меня оно очень не скоро излечило. Рана саднила и ныла еще многие-многие годы…»
В те годы вместе с Соломиным стала жить его пожилая мама, 80‑летняя Зинаида Ананьевна (отец актера скончался еще в 1960 году в возрасте 55 лет, так и не застав звездную судьбу своих сыновей). О своих сложных взаимоотношениях с матерью Соломин оставил в своем дневнике следующие строки:
«Мать, оказалось, не имеет ничего общего со мной. Не совпадают точки зрения на жизнь, воспитание, питание, алкоголь, спектакли. И не о чем говорить. Начинается раздражение на чавканье, сморкание, писанье, хлопанье, угрюмость. Но что выясняется? Раньше, живя в разных городах, я испытывал к ней ровные, спокойные чувства, у меня были обязанности перед ней. Меня, собственно, ничего не раздражало.
Теперь я одновременно с вспышками раздражения чувствую жалость к ней и любовь. Она превращается для меня в существо, подобное дочери. Для которого я становлюсь единственной защитой, надеждой и всем тем, через что проходит жизнь…»
О том, каким Соломин был в кругу семьи, рассказывает его супруга Мария:
«Мы обожали всей семьей встречать Новый год. Всегда – и дома, и на даче – встречали его с елкой, с огнями, с фейерверками. 1 апреля он специально садился на телефон и обзванивал друзей, очень смешно разыгрывал их, говоря разными голосами. Он и меня часто разыгрывал. Например, мог позвонить домой по телефону и с грузинским акцентом пригласить самого себя. А вот 8 Марта он не любил и меня смог убедить в том, что это плохой праздник, унизительный для женщины. И цветы, и подарки в этот день принципиально не дарились. Дарились они только его маме, так как она родилась 8 марта.
Дома он называл меня Машуня, а я его – Виташа. Он избегал сантиментов. На людях не целовал, не обнимал. Мы никогда не сюсюкались…
Моря он не любил, ему нравилось отдыхать на даче или в Доме отдыха в средней полосе. На даче обожал мастерить. Пытался даже изготавливать мебель. В первые годы соорудил сам стол и внука учил делать что-то своими руками. Много рисовал акварелью. Еще дома любил лежать на диване и слушать музыку – испанскую гитару, Фрэнка Синатру, джаз…
Витя был потрясающий отец. Никакой дистанции не сохранял. Лиза мне однажды сказала: «Поразительно – папа ведь нас совершенно не воспитывал. Но все понятия о жизни, от простых до самых сложных: о добре и зле, что хорошо, что плохо – все пришло только через него». Как он умудрился, не знаю. Моралей он дочкам никогда не читал. И никогда их не наказывал. Особенно это стало заметно, когда Лиза стала ходить по клубам. Со старшей, Настей, мы таких проблем не знали. А тут появилась вся эта ночная жизнь, совершенно неизвестный для нас пласт жизни. Вечером ребенок исчезал в ночном клубе. Я‑то спокойно ложилась спать, а Виталий, конечно, не мог уснуть. Очень боялся. Я иногда просила его: «Ты поговори с ней серьезно, как отец. Объясни, что так нельзя». Он всякий раз обещал поговорить. Но вот она приходит, он ее по голове погладит, какие-то две-три нежные фразы скажет – и все… Он был удивительно мягок с детьми, нежен и даже необъективен. При такой жесткости с другими людьми дочерей он не мог даже отругать…»
А вот что вспоминает младшая дочь Соломиных – Елизавета:
«Когда уже я родилась (у нас с сестрой разница – 11 лет), родители просто были одним целым. Мама хорошо знала характер отца: когда его можно о чем-то спрашивать, когда нужно помолчать… У него было очень переменчивое настроение, мог буквально за две минуты развеселиться или разозлиться, разнервничаться, крайне темпераментный был человек. Но на домашних никогда не срывался. За все время, помню, он раза два или три повысил на меня голос, и причины для этого были серьезные. Папа никогда не кричал, мог один раз стукнуть кулаком по столу или сказать таким тоном, что после этого не имело смысла спорить.
Но буквально через две минуты его настроение менялось. Он хотел помириться и вообще, очень нас любил, всех троих. Готов был все, что угодно, для нас сделать и буквально нянчился с нами. Всегда говорил: «Боже! Три женщины! И только один мужчина, Ромка, меня поддерживает!» Ромка – это наша собака. Это уже потом внуки-мальчики появились.
Он всех нас называл одинаково – Рыбочка. Наверное, боялся перепутать имена… Еще говорил: «Душа моя»…
У нас в доме много балагурили. Бывало, папа приходил после спектакля, подхватывал маму на руки, и они начинали танцевать. Придумывали розыгрыши, он звонил знакомым, говорил разными голосами, а мама подсказывала, что нужно сказать. Могли поздно вечером понаприглашать друзей, и дома образовывалась шумная компания. Не было такого, чтобы просто сидели за столом. Обязательно что-то изобретали, переодевались, песни пели, устраивали танцы… В общем, было весело.
Бывало, сижу, делаю ненавистные уроки, тут приходит папа после спектакля и говорит: «Бросай все, пошли на каток!» И мы с ним ночью шли и катались втроем с нашей собакой. Из школы я всегда спешила домой, потому что мне было интереснее с родителями и их друзьями, чем со сверстниками…
Папиных поклонниц я практически не видела, он нас как-то изолировал от этого. Бывало, подходили люди на улице, я этого страшно не любила, потому что не так много времени удавалось проводить с ним. Иногда он, когда его окликали на улице: «Вы – Соломин?», отвечал: «Вы ошиблись». Помню, однажды мы сидели в ресторане, и официантка написала папе записку со своим номером телефона… Ну, мы все тогда повеселились…
Ознакомительная версия.
