Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

Ознакомительная версия.

– Толяй, потерпи полчаса, после десяти вечера звонки дешевле.

– Он рано ложится спать, – огрызнулся гость. – Во что вы тут все превратились! – но трубку не повесил, до десяти часов не подождал.

А. Г. навещал нас в Бостоне несколько раз, и после каждого его визита мы получали астрономические телефонные счета. Однажды, когда А. Г. уже не был бедным гостем из дальнего зарубежья, а пребывал в Америке в качестве профессора (то есть человека с американской зарплатой), я повела себя как капиталистическая барракуда.

– Толяй, – сказала я, презирая себя за скупость, – может, ты оставишь нам пустой чек, а когда придет телефонный счет, я поставлю сумму, на которую ты наговорил.

(Американские счета показывают, когда, с какой страной, по какому номеру, сколько времени говорил абонент, и стоимость каждого звонка.)

А. Г. оторопел от моей наглости. Скандал был неменуем. Спасла положение Толина жена, моя любимая подруга Галя:

– Правда, Толька, выпиши чек и разговаривай сколько хочешь.

А. Г. оставил нам пустой чек и... отлип от телефона. Счет за его разговоры в тот приезд был вполне умеренным, так что он, слава богу, не разорился, и угрызения совести меня не мучают.

Телефонные эскапады А. Г. не заслуживали бы упоминания в мемуарной литературе, если бы они не отражали тона и стиля нашего старого друга.

В один из приездов А. Г. в Бостон общая знакомая устроила в его честь прием. Один из гостей почтительно спросил А. Г., виделся ли он в Нью-Йорке с поэтом К. К.

А. Г. криво усмехнулся:

– С подонком К. К.? Не виделся и надеюсь, никогда не увижусь.

Гостя будто окатили верблюжьей слюной, и он отполз в дальний угол.

(Кстати, К. К., эксцентричный, но очень славный человек, ничего плохого А. Г. не сделал).

После приема – бес попутал – я полезла к А. Г. с нотацией:

– Зачем ты нахамил незнакомому человеку? А если он брат или друг К. К.? Тебя ведь не спросили, как вы относитесь к К. К. В цивилизованном мире, на вопрос, видели ли вы такого-то, обычно отвечают: видел или не видел...

На это последовал град обвинений, сопровождаемый уже привычным припевом «Во что вы тут все превратились».

...После получения «Нобелевки» щедрость Бродского и его готовность помочь друзьям и знакомым сделались притчей во языцех. Помимо денежных просьб, его бесконечно засыпали мольбами выбить грант, написать рекомендацию или предисловие – послесловие к книжке, предварить литературное выступление, устроить на семестр в университет. Одному он купил машину, другому костюм или дубленку, третьему заплатил за обучение дочери или сына в платном университете в Москве. Кого-то он прикармливал, кто-то у него жил. В том числе и не очень близкие люди.

Но бесконечное внимание и помощь Иосифа Найману не мешали ему жаловаться на отсутствие деликатности и чуткости у своего благодетеля. Например, Бродский пригласил А. Г. в ресторан, и по дороге они заехали за Барышниковым, а может, Барышников за ними заехал. Это неважно. Важно то, что Бродский с Барышниковым сидели в машине впереди, а А. Г. сзади. Его самолюбие было уязвлено.

– Понимаешь, – возмущался А. Г., – они болтают друг с другом, будто меня в машине нет. Да я бы и не мог участвовать в их разговоре. Сыплют именами, обсуждают какой-то карибский остров и экзотическую еду, о которой я никогда не слышал. И что они передо мной выпендриваются?

– Да они вовсе не выпендриваются. Просто обсуждают свою, извини, повседневную жизнь. И прошу заметить, – не удержалась я, – что эту жизнь они создали своими руками и... ногами.

А Бродского раздражало влезание Наймана в его личные и семейные дела, его бестактные вопросы и непрошенные советы (в частности, совет креститься). В эссе «Великая душа» Найман удивляется, что на его вопрос, не перенес ли Иосиф стилистического влияния Генри Миллера, Бродский стал отрицать это предположение с жаром, родственным той ярости, с какой в молодости набросился на меня за достаточно невинное упоминание о внешнем сходстве с ним младенца, родившегося у нашей общей приятельницы...[21]

Иначе говоря, Бродского очень раздражала бесцеремонность, которую Найман называет «невинным упоминанием». И насколько Иосиф по-прежнему с нежностью относился к Гале, настолько его отношение к А. Г. холодело с каждым новым его приездом.

В своем эссе Найман пишет, что различное отношение его и Бродского к Богу и к христианству было камнем преткновения в их отношениях все последние семь лет, а заочно (эпистолярно) и раньше. Он вскользь упоминает об открытке, посланной ему Бродским из Лондона в 1978 году, и цитирует конец этой открытки. Открытка до адресата сразу не дошла и стала достоянием общественности. Ее содержание и историю ее написания рассказал мне наш общий друг Е. Славинский. Вот его письмо.

Однажды дождливым вечером (через несколько дней после смерти Элвиса Пресли. – Л. Ш.) мы с Бродским встретились в Лондоне, на углу Вильерс-стрит и Стрэнда. Иосиф направлялся в гости, я в ночную (Славинский работает на Би-би-си. – Л. Ш.).

У нас обоих в заначке было полчаса, которые мы провели за кофием в сплетнях и литературном трепе.

Заговорили о Найманах, с которыми я был тогда в постоянном контакте. Я ответствовал, что они дружат с Красовицкими, что у них там православная идиллия... и т. п.

«Ну а кто у них сейчас главный?» – спросил Иосиф. Вероятно, мне что-то не понравилось в тоне, и я ляпнул с потолка: «Серафим Саровский».

«Серафим Саровский, Серафим Саровский...» – забормотал он, и... проехало. Мы переключились на что-то другое.

Дня через два Маша Слоним принесла на Би-би-си написанную Иосифом открытку, которую он просил отправить Толяю, и я сделал копию.

На лицевой стороне – Элвис в лучшем виде: фрак, напомаженный кок, сам такой молоденький, стоит, опершись рукой о рояль...

На обороте – текст, который Иосиф сочинил, сидя в пивной с Машей и ее британским знакомым.

Машка при мне запечатала открытку в конверт, написала адрес и... письмо пропало. Но ведь у меня была копия, и я привел текст стишка в письме Толяю, которое и дошло до него с оказией...

...А теперь еще несколько комментариев к произведениям Анатолия Наймана.

Ознакомительная версия.