Что до освобожденных рабов, то их предполагалось депортировать обратно в Африку, если понадобится, даже принудительно. Такой точки зрения держался, например, Монтгомери Блэйр, министр почты[3] в кабинете Линкольна. Наконец, были республиканцы-радикалы. Они стояли за « полную реорганизацию Юга …». Тадеуш Стивенс, как-никак, не уличный агитатор, а глава мощнейшего комитета конгресса, ведавшего кокретными деталями организации бюджета[4], предлагал обращаться с южными штатами как с « завоеванной территорией, законы которой определяются острием штыка …».
Чарльз Самнер из Новой Англии предлагал провозгласить Юг « территорией под юрисдикцией конгресса… » – это предполагало лишение полномочий всех местных органов власти, отмену существующих актов, дающих право на владение землей, и перераспределение земельной и прочей собственности в пользу всех обездоленных граждан, например, всех бедных белых граждан Юга, всех бывших рабов и, наконец, в пользу «…героических солдат федеральной армии, сражавшейся за свободу… ».
Можно себе представить, какие просторы для грабежа и произвола это предложение открывало само по себе, а к тому же тут имелся и еще один мотив. Правда, вслух он не выговаривался, но где-то на заднем плане нависал огромной тенью. Дело в том, что организацией новых, только что приобретенных национальных территорий занималась законодательная, а не исполнительная ветвь власти. То есть, иными словами, – конгресс, а не президент.
А в конгрессе – вне зависимости от личного отношения отдельных конгрессменов к данному конкретному президенту, Аврааму Линкольну, – имелась идея, что война слишком усиливает президентство и что слишком многие решения принимаются исполнительной властью без оглядки на власть законодательную. Понятно, что военные губернаторы на территориях, отнятых к этому времени у КША, испытывали совершенно обратные чувства – у них было впечатление, что конгресс мешает проведению в жизнь тех административных мер, которые они считали наилучшими.
И вот Линкольну предстояло найти некий средний путь среди всех этих пестрых, резких и взаимоисключающих взглядов – и сделать это так, чтобы в «лагере победителей» не возникло новой смуты, на этот раз между собой.
Задача, что и говорить, была нелегкой.
III
Однако он с ней справился. Пpокламацию Линкольна от 8 декабря 1863 года его секретари называли «… Божьим Чудом, ибо воистину львы улеглись бок о бок с ягнятами …».
Консерваторам было обещано, что никаких покушений на права восставших штатов не будет. Права штатов понимались в смысле определения их границ, их внутренних разделений на графства, их конституций и базовых законов, а также права их граждан на владение собственностью. А уж заодно – и при этом без единого слова, сказанного сгоряча, – отводились притязания конгресса на управление Югом как национальной территорией.
«Прокламация об освобождении» оставалась в силе – рабы изымались из собственности их бывших владельцев и становились свободными. Но в послании конгрессу делалась на этот счет некая оговорка – прокламация остается в силе до тех пор, пока ее не отменит конгресс или пока Верховный суд не признает ее незаконной.
Это было важной уступкой тем, кто был недоволен введением чрезвычайного положения в некоторых штатах. Там местная власть зависела от военных губернаторов, назначаемых президентом. И Линкольн как бы давал понять, что конечное решение все-таки будет вынесено не президентским распоряжением, а суждением Верховного суда.
Но многое получили и радикалы.
В предлагаемой Линкольном программе южанам было поставлено жесткое условие – они были обязаны принять условие освобождения рабов. Да, в будущем у них сохранялось право оспорить это решение в суде, но все понимали, что « чашку, разбитую вдребезги, обратно уже не склеишь… ». Южане были обязаны принести присягу верности Союзу в обмен на полную амнистию. Из амнистии, однако, исключались лица, занимавшие высокие посты в конгрессе, администрации или армии КША.
Этим снимался вопрос о том, что делать с видными политиками Юга. Скажем, президенту КША Джефферсону Дэвису не предоставлялась возможность принести клятву лояльности Союзу – чего он, конечно, никогда бы не сделал. Ho его бывшим врагам не xoтeлось бы заседать в сенате вместе с ним. Это было бы трудно даже наиболее миролюбивым из них, вроде государственного секретаря Сьюарда.
Было добавлено положение о том, что те штаты Юга, которые уже как бы вернулись в лоно Союза, могут выдвигать своих сенаторов и конгрессменов для участия в делах США. И критерий им назначался самый мягкий – штат считался «вернувшимся», если 10 % его жителей признавали Союз, отменяли рабство и были готовы голосовать на новых выборах. В первую очередь тут имелась в виду Луизиана – федеральные войска контролировали далеко не всю ее территорию, но Новый Орлеан удерживался прочно. А уж в Новом Орлеане наскрести « …10 % населения Луизианы …» было нетрудно, и за рабство там не держались. В городе было полным-полно мулатов, людей вполне образованных и состоятельных, и они в обмен на предоставление им полных гражданских прав были готовы поддержать все, что от них требовали из Вашингтона.
В общем, после публикации «Прокламации…» о переустройстве Юга реакция была в основном положительной.
Линкольна хвалили. «Нью-Йорк Трибьюн» написала, что это прекрасный план и « с точки зрения баланса интересов всех заинтересованных сторон самый лучший со времен Джорджа Вашингтона …». А «Нью-Йорк Геральд» одобрила президента за его умеренность и готовность все-таки, в будущем, пересмотреть свои слишком радикальные планы об освобождении рабов.
Конечно, угодить на всех оказалось невозможно, и «Нью-Йорк Джорнэл оф Коммерс» сообщила своим читателям, что слова Линкольна, обращенные к конгрессу, не что иное, как «ukaze». Вы будете напрасно искать это слово в английских толковых словарях – это была калька с русского слова «указ», и редакция использовала его недаром. Имелось в виду подчеркнуть « авторитарный диктаторский тон послания …», которое скорее приличествовало бы самому авторитарному из всех монархов Европы, самодержцу Всероссийскому.
Что, конечно, было огромным, гротескным преувеличением – но мы же говорим о политической изнанке, не так ли?
Линкольн вряд ли сильно огорчился. Обвинение было настолько абсурдным, что урон нанесло скорее тем, кто это писал, чем тому, против которого статья была направлена. Но вот на статью в «Чикаго Трибьюн» он наверняка обратил самое серьезное внимание. Редактор этой газеты, Джозеф Медилл, который к Линкольну относился весьма критически и при случае ругал его почем зря, в декабре 1863 года смягчился настолько, что написал следующее:
