Ознакомительная версия.
В качестве лекционного ассистента, или, по тогдашней номенклатуре, препаратора, я привёз из Москвы Ивана Максимовича Серебрякова. Он был механиком в Физическом институте при лаборатории профессора Соколова. Я знал его со своей студенческой скамьи. Он учил меня практическому мастерству, которое в школе П. Н. Лебедева считалось обязательным. Относились мы друг к другу с взаимной симпатией. Иван Максимович был хорошим механиком, но совершенно неопытным в лекционном эксперименте. Я выбрал его просто как хорошего человека, да и он охотно согласился перейти ко мне, так как Соколов был малоприятным начальником. Лебедев весьма одобрил мой выбор. И хотя Иван Максимович по малому своему образованию не мог проявить большой инициативы в лекционном эксперименте, зато, что было ему показано и им усвоено, он исполнял исключительно старательно и чётко.
Для меня было в высшей степени полезно, что лекционные эксперименты приходилось приготовлять самому и учить экспериментированию моего помощника. Очень многие современные лекторы экспериментировать не умеют и находятся в руках своего лекционного помощника. В громадном большинстве случаев на лекции я экспериментирую сам – это производит на слушателей гораздо большее впечатление. Особенно тяжёлое зрелище бывает, когда какой-нибудь эксперимент у помощника не ладится, а лектор не в силах ему чем-либо помочь. У меня, ученика Лебедева, такого не бывает.
Через два-три года Серебряков сделался отличным лекционным ассистентом. Его высоко ценили не только на кафедре физики, но и соседи по лабораториям. Гордягин, Вормс, да и сам В. И. Разумовский завидовали мне, что у меня такой хороший помощник. К сожалению, Иван Максимович очень рано умер. Летом 1918 года в Саратове произошла вспышка холеры. Утром он захворал, а к вечеру его уже не стало.
Накануне торжественных событий
Началась деятельная подготовка к торжеству открытия университета, который уже функционировал. Самое торжество назначили на 6 декабря – Николин день: как стало известно, в день торжественного открытия университет получит наименование «Императорского Николаевского». Императорским, впрочем, назывались все университеты, но Саратовский, помимо этого, получал ещё и имя царя.
Шла уже нормальная жизнь, правда, пока маленького, но всё-таки университета. Все лекции, кроме анатомии, читались в аудиториях бывшей Фельдшерской школы на Сергиевской. В главной аудитории на эстраде был сделан лекционный стол, большая доска с подвижным полотном. Установили проекционный прибор – чудесный эпидиаскоп Лейтца, для вольтовой дуги которого тут же поставили вращающийся понижающий трансформатор. Аудитория имела специальное затемнение, так что пользоваться проекцией я мог в любое время дня.
Для лаборатории физики отводились две комнаты. Одна довольно большая – здесь размещалась лекционная коллекция и студенческая лаборатория; здесь же я ставил свои работы. Другая – поменьше: в ней я расположил мастерскую и выгородил фотографическую комнату. Лабораторные занятия для студентов-медиков не являлись обязательными, но небольшая их группа всё же охотно занималась в лаборатории. Я заказал две витрины, шкафы и лабораторные столы с расчётом впоследствии перенести их в Физический институт, когда тот будет построен.
В этом первом помещении я провел четыре с половиной года. Здесь я сделал работы «Фонограммы человеческой речи», «Радиоактивные свойства Елтонской грязи»{343} и ещё одну, в которой я определял показатель преломления воды для герцевских десятисантиметровых волн. Длины волн в воде и в воздухе я измерял весьма оригинальным способом, но наступало время, когда делать это надо было незатухающими колебаниями, однако технику получения коротких незатухающих волн ещё не разработали. И хотя, на мой взгляд, я начал получать довольно хорошие результаты, П. Н. Лебедев отнёсся к этой работе как-то прохладно, и, как следствие, я потерял к ней всяческий интерес, а потом началась война. Так работа и осталась незаконченной. Впоследствии какой-то немец методом, похожим на мой, выполнил такую же работу, и я пожалел, что не проявил настойчивости продолжить эту тему.
Узнав, что я получил кафедру в открываемом Саратовском университете, профессор Соколов всячески надо мной издевался и говорил, что мне придётся читать лекции, как некогда читал курс физики один профессор, – никаких лекционных экспериментов и никакого лекционного оборудования у него не было: в одной руке он держал табакерку, в другой – носовой платок и все объясняемые явления иллюстрировал при помощи этих двух предметов. Однако Соколов был мной посрамлён: я с самого начала показывал множество опытов.
Мои слушатели хорошо относились и к моим лекциям, и ко мне лично, тем более что по возрасту у нас не было большого расхождения{344}. Мне исполнился тогда 31 год, и многие слушатели были моими ровесниками. Они, как и я, интересовались своим университетом, принимали самое активное участие в хлопотах по организации торжества открытия.
Рассылали приглашения. Город подготавливали к иллюминации. Шили множество трёхцветных флагов. Для украшения здания университета я велел сшить два громадных флага длиной в два этажа. Они очень украсили здание, свешиваясь на флагштоках с его крыши. Мне предстояло в Москве подыскать, люстры и бра для освещения актового зала и аудитории к торжествам. Я выбрал красивую бронзовую арматуру, хотя и не совсем подходившую по стилю к строгим университетским требованиям, но лучше не нашёл.
В депутацию на торжества открытия Саратовского университета от его старшего собрата Московского университета выбрали ректора Мануйлова и папу.
Я уехал в Саратов тотчас после 24-го, а папа должен был приехать на торжества числа 5-го декабря{345}. Погода стояла холодная и сырая, и я был поражён, вернувшись в свою квартиру на Крапивной, тем, что в комнатах от сырости прямо стоял туман. Как же я перевезу Катёнушку и малышей в такую сырую квартиру? Поэтому я заявил управляющему, что намерен искать другую квартиру. Ему очень не хотелось, чтобы я выезжал – это дискредитировало бы квартиру, да и лестно ему было, что у него в доме живут профессора. В то время звание «профессор» очень импонировало саратовцам. Но я всё же снял другую квартиру в 6 комнат на втором этаже, также в совершенно новом доме Подклетнова, на углу Московской и Ильинской улиц{346}.
Дом был двухэтажный, смешанной постройки, то есть деревянный, но снаружи обложен в один слой кирпичом. В Саратове много таких. И даже в новом таком доме сырости быть не может.
Ознакомительная версия.
