второго брака, проявил такую ревность к благоприятному впечатлению, произведенному американцами на императора, что постарался добиться их высылки из Франции, и законнорожденность Бо никогда не была признана при французском дворе.
В годы, непосредственно следовавшие за утверждением Второй империи, когда Жером смог опять вернуться к своему миропониманию, ему удалось убедить итальянское общество, что он все еще король, хотя и лишенный королевства. Вестфалия рассыпалась, но Жером представлял себя как жертву временных изменений, и в основном его блеф имел успех вопреки замечанию одного из наблюдателей того времени, что он был не более как уволенным по старости сердцеедом.
Старший сын Жерома от Екатерины, родившийся в печальные дни 1814 года, получил образование в Сиене, и отец поощрял его носить вместо пуговицы значок с изображением короны Вестфалии. Он так же свободно, как и прежде, расточал деньги, закладывая две пенсии своей жены, и легко занимал деньги у любого, кто не мог противостоять его лести. Для него была построена дорогостоящая вилла на берегу Адриатики, где он продолжал развлекаться с многочисленными любовницами, хотя это и не вызывало у Екатерины особого беспокойства. В 1835 году удача вновь покинула его. Добрая Екатерина умерла, до последнего момента сохраняя свою любовь к нему. «Больше всего в этом мире я любила тебя, Жером», — будто бы сказала она ему перед смертью. Жером никогда столь же не любил ее, но впал в отчаяние от ее смерти, ибо в дополнение к утрате верной подруги, которая поддерживала его при всех неприятностях, он также потерял свои пенсии и вскоре оказался в стесненном положении. Он продал виллу на Адриатике, когда его враги вынудили его уехать на север во время папского мятежа, а его хозяйство во Флоренции также было выставлено на продажу для уплаты некоторых из его долгов. Когда умерла мадам матушка, она оставила ему значительную часть своих накоплений. Но хотя ее завещание включало и долю в золотом обеденном сервизе, этого было недостаточно, чтобы дать возможность Жерому сделать хотя бы один шаг вперед для упреждения своих кредиторов. На следующий год, однако, следуя образцу, который часто мелькает в жизни неисправимых растратчиков, кривая его судьбы снова взлетела вверх, подталкиваемая браком его дочери Матильды с богатым русским вельможей, а потом и его собственной третьей женитьбой на столь же богатой флорентийской вдове Марчезе Бартолини-Баделли.
Марчеза в свои сорок лет выглядела очень хорошо и была весьма терпимой. И хотя Жером ничего не мог предложить ей, кроме горы долгов и довольно увядшего шарма, она согласилась на морганатический брак. И вот он снова мог вести себя подобно принцу, а в 1847 году поступило сообщение, которого Жером ожидал со времен Ватерлоо. Запрет для ссыльных был отменен, и Луи Филипп в последний год своего правления разрешил Жерому, последнему из Бонапартов, вернуться на родную землю.
Он прибыл туда как раз ко времени революции 1848 года и с готовностью издал прокламацию, которая воздала бы честь поведению Люсьена во время республиканских дней. «Господа, — провозглашалось в ней, — нация разорвана договором 1815 года! Старый солдат Ватерлоо, последний брат Наполеона возвращается в этот момент к истокам своей великой семьи! Время династий для Франции прошло. Закон об изгнании, который придавливал меня, пропал с последним из Бурбонов. Пожалуйста, члены временного правительства, примите мои заверения в уважении и преданности!» Затем он сел и написал письмо королю Вюртемберга и подписал его «гражданин Бонапарт».
С тех самых пор Жером как бы отправился в свободное плавание. Для старого солдата Ватерлоо республиканцы вряд ли могли сделать меньше, чем назначить управляющим Домом инвалидов. Почетная должность привела его в восторг, равно как и причитавшееся ему жалованье. Оно составляло 45 000 франков в год. Племянник его, Луи Наполеон, единственный выживший сын Луи и Гортензии, был провозглашен президентом новой республики, и Жером стал набивать карманы дополнительными 12 000 франками в год в качестве восстановленного в звании генерала. Обретя уверенность в своем социальном, политическом и военном статусе, Жером пустился в свое бабье лето романтических приключений, и, хотя ему уже минуло шестьдесят пять лет, он доказал своим итальянским критикам, что был далеко не «стареющим сердцеедом». Но его любовные интриги, сколь бы они ни требовали усилий, не занимали все его время. Иногда в мужской компании он покровительствовал причудливым театральным представлениям, и однажды, занимая в театре ложу, смотрел пьесу «Наполеон при Шенбрунне», в которой была сцена, где бывший император поучает своего расточительного младшего брата. Исполнители, услышав о присутствии в зале Жерома, были перепуганы до умопомрачения, но вскоре смогли успокоиться — Жером умирал со смеху.
Ему воздавались почести как принцу империи, о нем складывались легенды как о выжившем с тех дней, когда французские уланы штурмовали под градом крупной картечи Сьерра-Сомо или пересекали Дунай, чтобы побить австрийцев под Ваграмом. Единственный день его славы под стенами замка Угумон вылился в продолжавшуюся всю жизнь военную карьеру, и, когда рассказы о его доблести на полях сражений ставились под сомнение какими-либо циниками, всегда находилась масса анекдотов о его приключениях на море. Теперь в нем вряд ли можно было обнаружить следы от того вкрадчивого малого, который пленил Елизавету Патерсон и так красиво выглядел в форме морского лейтенанта. Волосы его поседели, черты лица обрюзгли и тело выпирало из-под его атласного пояса. Но сердце все еще оставалось молодым, и в глазах сохранялись озорные искорки. Мальчишка, который, казалось бы, никогда не повзрослеет, был теперь старым распутником, которого уже никто не хотел изменить. Новый император, который сам пользовался большим успехом у женщин высокого положения, поглядывал на своего дядюшку с забавным почитанием, и все, маршировавшие с великим Наполеоном через пики Альп и через топи Польши, с уважением относились к старому распутнику.
В конце концов в возрасте семидесяти пяти лет он начал увядать, и, когда в замке под Вилиженисом его настигла смерть 24 июня 1860 года, Париж скорбел о нем как о последнем звене, связывавшем его со славным прошлым. Жерому были обеспечены государственные похороны, и каждый заслуженный ветеран и сановник империи подходил к могиле, чтобы отдать ему последнюю дань уважения. Развратник, не вызывавший доверия, постоянный растратчик чужих денег, вероломный муж двух жен и предатель третьей, Жером, как можно сказать с уверенностью, был крупнейшим неудачником из всех членов семьи. И все же его неотразимое очарование и опрометчивость дошли в портретах и мемуарах до наших дней, и все убеждены в том, что при необходимости выбора из восьми Бонапартов Жером оказался бы более предпочтительным для роли доброго компаньона, чем кто-либо
