Формально они пока не расстались. Андерссон по-прежнему жила в его квартире, но отошла на периферию, он лишь время от времени слегка рассеянно ее замечал. С растущей ревностью она следила, как он менялся, ходил по концертам и вдобавок писал множество писем. В своей книге она рассказывает, что поехала в Стокгольм на разведку. Обшарила квартиру на Грев-Турегатан в поисках писем от Ларетай – где же им быть, как не там. Но нашла письма от женщины, которая сообщала о совершенно повседневных вещах и будничная жизнь которой, видимо, состояла из походов по магазинам, присмотра за детьми, детских праздников и фрикаделек.
Письма были подписаны именем Ингрид. Значит, их автор не Кэби Ларетай. В окружении Бергмана Биби Андерссон знала единственную Ингрид – Ингрид Тулин, одну из его любимых актрис. Но та была замужем за актером Харри Шайном и не имела детей, требующих присмотра, детских праздников и фрикаделек. В результате Биби Андерссон почувствовала некую общность с Ларетай. Красивая и зрелая пианистка, которую она до сих пор считала ведьмой, пишет Андерссон в своих мемуарах, вдруг стала по-человечески близкой. Один и тот же мужчина просто-напросто обманывал их обеих. У Бергмана были будущая жена с международной карьерой, новая возлюбленная, очевидно домохозяйка, и давняя, уже уходящая. И куча детей.
Ингмар Бергман и Ингрид фон Розен, жена графа Яна-Карла фон Розена, познакомились поздней осенью 1957 года или, возможно, несколькими годами раньше. Дружба обернулась романом, и очень скоро Ингрид забеременела. В то же время Бергман, еще не закончив отношений с Биби Андерссон, познакомился с опять-таки замужней Кэби Ларетай, а официально еще был женат на Гюн Бергман.
На первый взгляд кажется загадкой, как Ингмар Бергман снова и снова впутывался в такого рода перекрестные отношения. Можно лишь гадать, сколько энергии все это требовало. Помимо постоянных конфликтов с родителями и в особенности вечного беспокойства и обвинений Карин Бергман по его адресу, существовали еще и бывшие жены и дети, которым надо было помогать финансово, а в известном смысле и эмоционально, хотя в этом плане Бергман, похоже, на неопределенное время взял тайм-аут. Сам он пишет в “Волшебном фонаре”, что избегал заходить к матери, с одной стороны, потому, что чисто по-бергмановски не хотел мешать, навязываться, а с другой – потому, что она постоянно заводила речь о детях: “Я не могу говорить о детях, так как никогда их не вижу”. Бергман преувеличивает. Иногда он, конечно, виделся с детьми, но создается впечатление, что происходило это не слишком регулярно. Осенью 1958 года, встретив в росундском киногородке (на его поле, а не на ее) свою дочь Лену, он чуть ли не удивился, какая она очаровательная и как хорошо им вдвоем. К его радости, они говорили друг с другом как взрослые люди. Вообще он писал о детях и бывших женах скопом, словно хотел побыстрее отделаться от как можно большего их числа. “Навестил также Гюн и Лилль-Ингмара. Там очень мирно и очень дружелюбно. […] Эллен выглядела необычно веселой и спокойной. Так что все пока вполне хорошо и под контролем”.
Есть по меньшей мере несколько вероятных объяснений вечных историй с женщинами. Одно из них таково: речь шла о чисто сексуальных злоупотреблениях и очевидной нехватке достаточно глубокого контакта с собственной эмоциональной жизнью. Другое – на самом деле это была погоня за необходимым вдохновением. “Моя постоянная увлеченность женским полом – одна из великих движущих сил”, – говорит он в “Бергман о Бергмане”. Именно страсть вдохновляла его творчество, и, как только страсть гасла, пропадала и созидательность. Бергман любил делать детей своим женщинам. Хотел видеть тех, с кем сотрудничал или занимался любовью, в пору расцвета, а женщина, забеременев, расцветает. Ему вообще хотелось, чтобы люди в его непосредственном артистическом и эмоциональном окружении полностью раскрывали свой потенциал. Хотелось видеть их в развитии. Но страсть уходила, когда обнаруживался ее логический результат – дети, пеленки, бессонные ночи, крик. Иными словами, обычные будни родителей младенцев. С этим он не справлялся.
Анна Бергман, его дочь от второй жены, от Эллен, в “Не папиной дочке” описывает, как родители были сексуально поглощены друг другом и мама говорила, что надо спать с Ингмаром, чтобы вступить с ним в рабочие отношения; то есть личное и профессональное полностью перемешивались. Папа, пишет Анна Бергман, не знал удержу в своей потребности владеть и в ревности. Хотел, чтобы его женщины ожидали его детей. “В ходе этого процесса он чувствует себя хорошо. Но стоит ребенку родиться, возникает пустота. Некоторое время он гордится и хвастается. Потом это становится помехой. Участвовать в воспитании ребенка выше его сил”. Спустя годы, когда отец и дочь вместе смотрели какой-то фильм, где женщина рожает одного ребенка за другим, он якобы сказал: “Когда я вижу эти противные сморщенные комки, которые появляются из нее, мне становится дурно”. И Анна Бергман делает вывод: великий режиссер боялся детей. “Ему не хотелось по-настоящему брать на себя ответственность. Его хватало только на работу, на творчество”.
Детские воспоминания Анны едва ли не ужаснее отцовских. Дети режиссеру мешали.
Ингмар приходил домой и громко кричал: “Где зверюшки?” Зверюшки – это мы. Нас надо было убрать с глаз долой, запереть. Иногда мы нарочно мочились на пол. И никогда не обедали, не завтракали и не ужинали вместе с Ингмаром и Эллен. Они ели в столовой. Мы – на кухне. За компанию с Ингой-Лилль [няней. – Авт.]. Всегда.
Анна Бергман дает отцу беспощадную характеристику. По ее мнению, он глубоко ущербный человек с множеством страхов.
Он боится встречаться с людьми за пределами своего заколдованного круга, не любит ходить на ужины и устраивать частные встречи. До ужаса боится собственных премьер. И после них часто удирает через заднюю дверь, в такси его рвет, он стремится только домой, чтобы спрятаться. Нередко по окончании работы над фильмом или театральной постановкой он заболевает. По-моему, он тогда ощущает пустоту. Еще он боится, что люди, критики, начнут трепать его творение, трактовать и перетолковывать, разрушая его магию.
“Ингмар меня предал”, – сказала Харриет Андерссон Харри Шайну. Они сидели в буфете Мальмёского городского театра, и, поджидая свою жену, актрису Ингрид Тулин, Шайн пытался утешить плачущую Андерссон. Спросил, ради кого Бергман ее бросил.
“Ради пианистки. Ее зовут Кэби Ларетай”.
Шайн, который много лет назад был влюблен в пианистку, и она его бросила, мог теперь успокоить Андерссон: “Я ее знаю. На сей раз Ингмар дал промашку. Скоро он к тебе вернется”.
