Огонь с земли в районе цели был редким. Сбросив бомбы летчик сделал мелкий разворот с большим радиусом, штурман дал курс и… машина оказалась над крупным городом, из которого зенитная артиллерия открыла прицельный огонь залпами. Надо бы совершить противозенитный маневр, но командир корабля запоздал с этим. Первый залп, второй, третий… На четвертом залпе в самолет попал снаряд, мотор заклинило, винт остановился. Продолжая лететь со снижением дальше, натолкнулись на аэродром и там снова были обстреляны.
Дотянуть до линии фронта не удалось. Остановившийся винт создавал большое лобовое сопротивление, самолет неумолимо снижался, и экипажу ничего не оставалось иного, как выброситься на парашютах.
Через некоторое время в части была получена телеграмма, сообщавшая, что из экипажа Федоткина трое перешли линию фронта, а Василий Максимов выпал из самолета и погиб.
Для меня это был тяжелый удар, но бывший стрелок нашего экипажа Рогачев настойчиво повторял:
— Не верю! Не мог Вася погибнуть, не такой он человек. Да и вообще не мог он выпасть из самолета!
Предсказание Рогачева сбылось: через некоторое время Максимов вернулся в полк. Он после приземления попал к партизанам отряда Заслонова, и они помогли ему перейти линию фронта.
— Хватит. Будешь летать теперь только со мной, — сказал после этого случая Максимову командир полка Цейгин.
В середине сентября летал бомбить глубокий тыл врага Владимир Шабунин, имея на борту в качестве стрелка-радиста Рогачева. С этого задания самолет не вернулся.
С болью в сердце переживал я потерю лучших боевых товарищей: Робуля, Чижова, а теперь еще и Шабунина.
В скорбный список утрат едва не попало имя Максимова.
Василий Максимов получил распоряжение готовиться в полет на боевое задание с командиром полка Цейгиным.
На самолете Цейгина меняли моторы, и он решил лететь на машине командира 1-й эскадрильи Лобанова. В последний момент планы командира изменились, и он сказал Васе:
— Можешь идти на танцы, вылет отменяется.
Перед этим стрелок-радист Радкевич пожаловался Максимову как начальнику связи, что у него что-то не ладится с рацией. Проверка рации на земле ничего не дала, осталось неясным, почему она капризничает в воздухе.
— Товарищ подполковник, — попросил Вася, — разрешите тогда мне слетать с радистом Радкевичем, у него что-то не ладится.
— Хватит. Я дал себе слово, что, кроме меня, ты ни с кем на задание летать не будешь.
— Так я тоже дал слово Радкевичу. Разрешите?
— Ну, если ты уж так хочешь лететь, то полетим со мной, я сегодня буду тренировать молодых летчиков.
Максимов продолжал упрашивать.
— Ладно, лети, — сказал командир полка, пристально посмотрев на Максимова, словно прощаясь с ним.
Васе стало не по себе, он заколебался: может, в самом деле остаться и пойти с Цейгиным на тренировочные полеты? Но не отступать же, когда согласие уже дано.
И Максимов полетел на боевое задание с радистом Радкевичем, а командир полка стал готовиться к ночным тренировочным полетам.
Неисправность в системе связи Вася обнаружил в полете и устранил. Задание выполнили успешно. Но на обратном пути на Максимова навалилась непонятная тоска. Он всё вспоминал пристальный взгляд Цейгина. Максимову показалось, что его настойчивая просьба лететь на задание чем-то обидела командира.
А после посадки Максимову сообщили трагическую весть: командир полка Анатолий Маркович Цейгин погиб. На взлете самолет оторвался от земли, свечой пошел вверх и, потеряв скорость, упал и разбился.
Впоследствии высказывалось предположение, что летчик не отдал триммеры руля глубины, то есть не поставил их в положение, необходимое при взлете…
— Всю жизнь будет меня терзать совесть, — говорил мне потом Максимов. — Ведь я перед каждым взлетом осматривал из турели весь самолет: сняты ли струбцины с элеронов и руля поворота. Не поставленные для взлета триммеры я не мог бы не заметить…
Из боевой тройки в 3-й эскадрилье теперь оставался один Гончаров. К тому времени он был уже одним из опытнейших летчиков полка. Ему поручались самые сложные задания, такие, как разведка погоды в плохих метеорологических условиях, нахождение и поражение точечных целей.
Я уже упоминал, что после того, как Шабунин не вернулся с боевого задания, фотографировать результаты бомбометания посылали Гончарова. Он, пожалуй, не уступал в этом деле Шабунину, привозил неплохие снимки. Привозил и пробоины в самолете, но всё-таки ему везло. Пятьдесят четыре боевых вылета совершил Гончаров, фотографируя цели. Это большой налет.
Война приближалась к своему завершению, наша победа была уже не за горами. Приближение победы чувствовал каждый воин. И вот в эти последние дни войны Гончаров не вернулся с боевого задания.
Это был его 161-й боевой вылет, второй в ту ночь. Полк бомбил скопление немецко-фашистских войск под Берлином. Гончаров должен был сфотографировать результаты бомбометания. Подкравшийся сзади снизу немецкий истребитель атаковал его. Самолет загорелся, вошел в пике. Летчику с трудом удалось выравнять его.
— Всем прыгать! — приказал он экипажу, но не услышал своего голоса: переговорное устройство вышло из строя.
Штурман открыл нижний люк и выпрыгнул. В это время пламя ворвалось в кабину летчика. Огнем обожгло лицо. Гончаров открыл колпак и вывалился из самолета.
Дернул за кольцо. Что-то долго нет рывка — парашют не раскрывается. А может, его отбило ударом о стабилизатор? Заведя руки за спину, Гончаров дотянулся до ранца и стал подергивать уложенный в нем парашют. Секунды тянулись как вечность. Вот наконец характерный рывок, и летчик повис в воздухе. С большим запозданием парашют раскрылся, а тут и земля.
Приземлился Гончаров на свежевспаханном поле, подтянул парашют, аккуратно сложил его, чтобы не было пузырей, — он всё любил делать аккуратно. Зарыл парашют и задумался. Жаль было самолет — очень летучий, легкий в управлении, послушный и еще совсем новый…
Что с экипажем — неизвестно. В том, что все выпрыгнули, он был уверен, но уж очень велик разрыв во времени. Товарищи далеко, он один-одинёшенек…
Неподалеку слышалась стрельба. Гончаров стряхнул с себя оцепенение и побежал к лесу — в противоположную от стрельбы сторону. До леса было около километра. Он бежал, а его преследовал запах горелого. Оказалось, продолжала тлеть куртка. Добежав до опушки, он присел, потушил огонь, отдохнул немного и углубился в лес.
Сзади послышался лай собак, и он ускорил бег. Собаки всё ближе, слышны крики людей. Погоня! Больше всего Евгений боялся быть затравленным собаками. Уж лучше смерть от пули.
