рояле в зале яснополянского дома. Фрагмент фотографии
— Как вы приехали?
— Я узнал, что вы захворали, и приехал.
— Как узнали?
— Из газет. Про вас, Л. Н., все пишут. Я с Дмитрием Васильевичем вместе приехал. — А! Я не знал.
Помолчали.
— Зачем вы концерт свой бросили? (У меня на 4 ноября был назначен в Москве концерт, который я, уезжая в Астапово, отменил. Л. Н. об этом кто-то рассказал.)
— К вам, Л. H., приехал.
— Когда мужик землю пашет, а у него отец умирает… он не бросит свою землю. Для вас ваш концерт — это ваша земля: вы должны ее пахать… А когда концерт?
— Завтра.
— Ну, теперь, значит, сожгли корабли.
Л. Н. помолчал, а потом тихо сквозь слезы прошептал:
— Спасибо вам… за любовь…
Л. Н. позвал Варвару Михайловну, попросил у нее вина. Я сказал:
— Я пойду, а то вы устанете.
— Нет, останьтесь… Может быть…
Л. Н. замолчал. Я понял его недоговоренную мысль…
Вошел Дмитрий Васильевич. Л. Н. сказал ему про меня:
— Вы на него не сердитесь.
— Нет, я знаю, что Александр Борисович не станет вас утомлять.
Л. Н. отдал Дмитрию Васильевичу стаканчик с остатком вина и сказал:
— Она мне слишком много дала.
Дмитрий Васильевич вышел.
Мы остались вдвоем. Л. Н. сказал мне:
— Давно уже я так не хворал. Верно, это настоящее…
— Кто знает это, Л. H.?
Л. Н. опять помолчал, а потом взволнованно сказал:
— Я боюсь, как бы Софья Андреевна по слабости своей не приехала… Я только на одно надеюсь, что дети ее от этого удержат…
Я встал. Л. Н. спросил меня:
— Вы читали „Круг чтения“ на 28 октября?
— Нет.
— Вы возьмите, прочтите там… (Изречения, напечатанные в „Круге чтения“ на 28 октября (день ухода Л. Н. из Ясной), удивительно подходят к тому, что было им пережито. Еще удивительнее совпадение мыслей 7 ноября, посвященных смерти).
Я еще раз поцеловал его руку и, с трудом удерживая слезы, вышел. Я был уверен, что это наша последняя беседа…
Иван Иванович пошел к Л. Н. вслед за мною и вскоре вышел весь в слезах. Вскоре после нашего ухода Л. Н. впал в очень возбужденное, почти бредовое состояние: он звал по очереди Александру Львовну, Варвару Михайловну, Черткова, Никитина и всех просил, чтобы послали Софье Андреевне телеграмму, чтобы она не приезжала; снова диктовал эту телеграмму. Ему все представлялось, что вдруг она войдет из застекленной двери в его комнату. Эта мысль преследовала его, как кошмар. Чтобы его немного успокоить, дверь завесили чем-то темным.
Всю ночь Л. Н. не спал. Чувствовал себя плохо. Страдал от мучительной изжоги. Температура 38°. Л. Н. часто бредил: все начинал диктовать какие-то бессвязные слова, просил, чтобы ему прочли продиктованное, сердился, что из этого ничего не выходит, говорил, что „все это нужно переделать“» [232].
Из рассказа Елены Евгеньевны Горбуновой, жены Ив. Ив. Горбунова-Посадова, о последнем свидании ее мужа с Л. Н. Толстым
3 ноября
«Лев Николаевич лежал на спине. Сзади стояла ширма, загораживавшая его от окна. В полутьме ноябрьских сумерек Ив. Ив. не мог видеть ясно лица Льва Николаевича, но ему казалось, что бесконечно дорогое ему лицо светилось в полумраке. Каждый звук слабого голоса Льва Николаевича так глубоко проникал в сердце.
И. И. Горбунов-Посадов, издатель „Посредника“, единомышленник Л. Н. Толстого. Москва. Фотография фирмы „Шерер, Набгольц и Ко“
— Нас соединяет не только дело, но и любовь, — сказал Лев Николаевич, и глубокая нежность была в его голосе.
— И все дело, которое мы работали с вами, Лев Николаевич, — сказал Ив. Ив., — все вытекало из любви. Бог даст, мы с вами еще повоюем для нее.
— Вы — да, — сказал Лев Николаевич. — Я — нет.
Лев Николаевич со всегдашней его лаской спросил Ив. Ивановича о всей нашей семье. А потом говорил о набиравшихся в „Посреднике“ его книжечках — главах из „Пути жизни“, последнего его большого труда самого последнего времени, печатанием которого он особенно дорожил. Ив. Ив. сообщил Льву Николаевичу, что привез с собой последние корректуры двух глав „Пути жизни“.
— Я уж не могу. Сделайте сами, — сказал Лев Николаевич.
Потом он спросил о движении других книжек, о появлении которых он очень заботился. Это была та серия книжек о величайших религиозных учениях, программу которых он много обсуждал с Ив. Ивановичем в последние годы и к составлению которых он с особенным вниманием и любовью прилагал свою руку. Самим Львом Николаевичем была составлена для этой серии книжка об учении Лао-Цзы. Предполагался целый дальнейший ряд таких книжек. О каждой из этих книжек Лев Николаевич особенно заботился. Теперь с любовью говорил он о них в последний раз с моим мужем.
Беседа Льва Николаевича с Ив. Ивановичем продолжалась еще несколько минут. Лев Николаевич слабеющим голосом говорил о ставшей ему, видимо, особенно дорогой мысли о том, что надо не столько бороться со злом в людях, сколько стараться всеми силами уяснить им истину — уяснить благо людям, творящим зло. Он говорил этим как бы последний завет Ив. Ивановичу.
Но вот плеча мужа коснулась рука Алекс. Льв., говорившая, что надо кончать» [233].
Книги, изданные в издательстве «Посредник»
Из книги
Александры Львовны Толстой
«Отец»
3 ноября
«Третьего приехал д-р Никитин. Приехали Горбунов и Гольденвейзер, и отец пожелал видеть их. С Горбуновым он долго обсуждал издание своих книжек „Путь жизни“. […]
Отец был далек от мысли, чтовесть о его болезни облетела не только всю Россию, но и весь мир, и что вся семья в Астапове. Целая армия фотографов жила на ст. Астапово, ловя каждое слово, вылетавшее из домика начальника станции. Врачи ежедневно выпускали короткие бюллетени о ходе болезни. Телеграф работал безостановочно. Станция Астапово, затерянная в глуши Рязанской губернии, превратилась вцентр, на котором сосредоточилось внимание всего цивилизованного мира.
Но тогда это все проходило мимо нас, людей, которые день и ночь следили за биением сердца, дыханием, температурой, за каждым словом отца. […]
Отчаяние сменялось надеждой. Мы радовались низкой температуре, приходили в отчаяние, когда она повышалась. С одного легкого воспаление перекинулось на другое. Сердце работало плохо, и низкая температура только указывала на слабую сопротивляемость организма, дыхание учащалось, пульс неровный, с перебоями.
Выписали кислород, Сергей послал телеграмму в Москву, чтобы выслали удобную кровать, было установлено постоянное дежурство одного из нас и врача у постели больного.
„А мужики-то, мужики как умирают“, — со вздохом сказал отец, когда ему поправляли подушки» [234].
«Война и мир»
«Анна Каренина»
3 ноября. 6 часов
