На прогулках Вера не отходила от Юзефы. Все расспрашивала ее, а потом и другим передавала.
— Осуществленные мечты! — восторженно говорила Вера, и сама уносилась мечтою вдаль. — Будущее, я вижу тебя совсем близко!.. Скорей бы!..
Приближалась годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. На прогулке по «цепочке» передаем, какой линии будем держаться. Мы, конечно, знаем, что нас неминуемо ждет расправа. Но, невзирая ни на что, готовим демонстрацию. Все в напряженном состоянии.
Утром 7 ноября все до единого прикрепляем на грудь красные ленточки. По условному сигналу во всех камерах поем «Интернационал». Тюремщики наготове. Врываются в камеры, пускают в ход приклады винтовок. Нас избивают, волокут в карцер. Но мы не унимаемся и в карцерах. Начинается «рабан» — коллективный протест, сопровождаемый стуком в обитые железом двери карцеров. Этот грохот разносится далеко за пределы тюрьмы, которая оглашается призывами: «Долой тюремный фашистский режим!» В эти призывы врезается звонкий голос Веры из соседнего карцера: «Долой фашистскую диктатуру!» В другом конце возглас: «Долой политику подготовки войны!..» Поем революционные песни. Поем дружно, громко. Наше выступление звучит как набат, как призыв.
Возле тюрьмы собираются жители местечка Фордон. Они слышат наш «рабан», наши лозунги и песни. Найдутся же среди них люди, чьи сердца откликнутся, возмутятся лютой расправой над политическими заключенными.
Прошли сутки. Нас выпускают из карцера. Мы едва держимся на ногах. Голодные, избитые, но торжествующие. Хорошо отпраздновали Октябрьскую годовщину!
Голос начальника тюрьмы срывается от ярости:
— Каленым железом выжгу ваши демонстрации! Что вы мне наделали! Не только Фордон, весь Быдгощ подняли на ноги!
Вера ликовала.
— Вот здорово! В Фордоне люди не спали и толпились возле тюрьмы. Расшевелили захолустье от спячки. Да еще Быдгощ на ноги подняли. Совсем неплохо!
И, повернувшись к тюремщикам, саркастически заметила:
— Вот к чему приводит ваша политика репрессий! Она льет воду на нашу мельницу. Трудящиеся Быдгоща и Фордона сочувствуют нам, поддерживают нас.
Шли недели, месяцы, годы. «Разве не самое главное в том, — говорила Вера, — что и здесь, далеко от нашей Родины, которую многие из товарищей никогда в жизни даже не видели, мы живем единой с ней жизнью. Как хорошо! Как я счастлива!»
Как свой личный, интимный праздник переживала Вера годовщину ленинского комсомола Белоруссии. Она беспредельно любила свою родную организацию, выпестовавшую ее. Вера способна была без конца рассказывать о боевых делах комсомола двадцатых годов.
Читатели «Писем на волю» Веры Хоружей, наверное, запомнили ее волнующее письмо комсомолу Советской Белоруссии ко дню его десятилетия. А сколько изобретательности проявила Вера, чтобы отправить это письмо! Оно было ею написано на узких полосках папиросной бумаги мельчайшими буковками. Письмо упрятали в каблук туфли выходившей на волю коммунистки. Родные Веры потратили потом несколько дней, пока с помощью лупы восстановили истертый текст письма.
Одно время мы издавали рукописный журнал «На баррикады!». Вышло всего три номера. Разумеется, тюремная администрация и ведать не ведала о журнале. Хлопот с его выпуском было много. Готовился журнал в строжайшей тайне и хранился особенно тщательно. Душой этого журнала была Вера Хоружая. Она редактировала и сама писала интересные публицистические статьи. Экземпляры этого журнала, к сожалению, не сохранились.
Запомнился январский номер журнала 1931 года. Он открывался статьей Веры «Всегда с В. И. Лениным». Вера вдумчиво и очень проникновенно описала глубину народного горя и всего пережитого в связи с утратой любимого вождя. Ее статья произвела на всех большое впечатление. Меня она особенно взволновала. Вспомнился Минск, день 22 января 1924 года, наше незабываемое собрание в партийном клубе имени Карла Маркса. Об одном умолчала Вера — о своем содержательном и волнующем выступлении на том собрании.
— Всем, что во мне есть сколько-нибудь истинно стоящего, я обязана партии, нашей лучезарной родине, — часто говорила Вера. — Никогда не забыть мне старших товарищей большевиков — Кнорина, Славинского и многих-многих других.
Тюрьма для нас, как и для старшего поколения большевиков, была своеобразным университетом. Годы заключения мы старались максимально использовать для пополнения своих знаний. Изучали марксизм-ленинизм, исторический опыт КПСС, материалы истории польского народа и Коммунистической партии Польши, а также других стран. Многие осваивали русский язык, некоторые — иностранные языки, Вера изучала французский язык.
Среди политических заключенных были молодые коммунистки, комсомолки и беспартийные, не имевшие еще серьезного опыта революционной борьбы и основ политических знаний. Мы стремились к тому, чтобы в камерах они находились с более подготовленными товарищами, которые вели с ними систематическую работу. Уходя на волю, такие товарищи потом чувствовали себя более уверенно, были лучше подготовлены и снова активно включались в работу.
Нам удавалось получать изданные на польском языке произведения В. И. Ленина «Государство и революция», «Пролетарская революция и ренегат Каутский», «Империализм как высшая стадия капитализма» и другие. Книги эти вплетались в обложки других изданий, обычно реакционных польских авторов, и разными путями доставлялись в тюрьму. Все книги зачитывались до дыр. Рискуя многим, мы прятали их, чтобы тюремщики не обнаружили во время частых обысков. Труды В. И. Ленина мы берегли, как самое дорогое. Это было тоже нелегким делом. Особенно много изобретательности и ловкости проявила Ванда Михалевская. Иногда мы делили книги на части, по главам. В виде тонких тетрадей их легче спрятать и можно было читать «конвейером».
Ничто так глубоко не раскрывает внутренней сущности человека, как обстановка суровых испытаний. Вспомнился маленький эпизод. Мы тащим свое выстиранное белье во двор для просушки. Но в отведенное для этого место нас не пускают: там идет какой-то ремонт. Конвоир открывает тяжелую железную калитку и пропускает нас на незнакомый двор, тоже огороженный тюремной стеной. Неожиданно видим небольшую лужайку, всю покрытую густой травой, полевыми цветами, залитую солнцем. Кажется, ничего удивительного. Но мы ошеломлены. Ведь уже давно никто из нас близко не видел такого. В эти долгие тюремные годы даже обыкновенная трава и цветок нам были недоступны. Вера низко наклоняется, припадает к земле, кажется, готова обнять этот ее клочок. Потом она быстро рвет цветы, траву, прячет и уносит с собой эту драгоценную находку, чтобы одарить ею подруг. Брат Веры — Василий Захарович — до сих пор хранит пару засушенных цветочков, посланных тогда Верой в письме.
