— не будет
ни в ближайшие, ни в дальнейшие дни. Где-нибудь, кто-нибудь, возможно, еще постреляет — но и только.
Определенного примирения с большевиками у Европы тоже не будет. Все останется приблизительно в таком же положении, как сейчас. Выдержит ли Европа строгую блокаду — неизвестно; будет, однако, пытаться.
Деникин обязательно провалится.
Затем Дмитрий дальше пророчествует, уже о будущем годе, после этой зимы, в продолжение которой большевики сильно укрепятся... но я пока этого не записываю, лучше потом.
Дмитрий почему-то объявил, что «вот этот вторник был решающим». (Уж не Троцкий ли загипнотизировал его своими «красными башкирами»?).
Эти «пророчества» — в сущности то, что мы все знаем, но не хотим знать, не должны и не можем говорить даже себе... если не хотим сейчас же умереть. Физически нельзя продолжать эту жизнь без постоянной надежды. В нас горит праведный инстинкт жизни, когда мы стараемся не терять надежду.
На Деникина, впрочем, никто почти не надеется, несмотря на его, казалось бы, колоссальные успехи, на все эти Харьковы, Орлы, на Мамонтова и т.д. Слишком мы здесь зрячи, слишком все знаем изнутри, чтобы не видеть, что ни к чему, кроме ухудшения нашего положения, не поведут наши «белые генералы», старые русские «остатки», — если они не будут честно и определенно поддержаны Европой. А что у Европы нет этой прямой честности — мы видим.
Опять пачками аресты. Опять те же, — Изгоев, Вера Гл. и пр., самые бессмысленные. Плюс еще всякие англичане. Пальбы нет.
Арестовали двух детей, 7 и 8 лет. Мать отправили на работы, отца неизвестно куда, а их, детей, в Гатчинский арестный приют. Эта такая детская тюрьма, со всеми тюремными прелестями, «советские дети не для иностранцев», как мы говорим. Да, уж в этот приют «европейскую делегацию» не пустят (как, впрочем, и ни в какой другой приют: для этого есть один или два «образцовых», т.е. чисто-декорационных).
Тетка арестованных детей (ее еще не арестовали) всюду ездит, хлопочет об освобождении, — напрасно. Была в Гатчине, видала их там. Плачет: голодают, говорит, оборванные, во вшах.
Любопытная это, вообще, штука — «красные дети». Большевики во всю решили их для себя «использовать». Ни на что не налепили столь пышной вывески, как на несчастных совдепских детей. Нет таких громких слов, каких не произносили бы большевики тут, выхваляя себя. Мы-то знаем им цену, и только тихо удивляемся, что есть в «Европах» дураки, которые им верят.
Бесплатное питание! Это матери, едва стоящие на ногах, должны водить детей в «общественные столовые», где дают ребенку тарелку воды, часто недокипяченой, с одиноко плавающим листом чего-то. Это посылаемые в школы «жмыхи», из-за которых дети дерутся, как звереныши.
Всеобщее бесплатное обучение! Приюты! Школы! — Много бы могла я тут рассказать, ибо имею ежедневную, самую детальную, информацию изнутри. Но я ограничусь выводом: это целое поколение русское, погибшее духовно и телесно. Счастье для тех, кто не выживет...
Кстати, недавно Горький «лаял» в интимном кругу, что «это черт знает, что в школах делается»... И действительно, средняя школа, преобразованная в одну «нормальную» советскую школу, т.е. заведение для обоих полов, сделалась странным заведением... Женские гимназии, институты соединили с кадетскими корпусами, туда же подбавили 14-15-летних мальцов прямо с улицы, всего повидавших... В гимназиях, по словам Горького тоже, есть уже беременные девочки 4-го класса... В «этом» красным детям дается полная «свобода». Но в остальном требуется самое строгое «коммунистическое» воспитание. Уже с девяти лет мальчика выпускают говорить на митинге, учат «агитации» и защите «советской власти». (Очевидно, более способных подготовляют и к действию в Чрезвычайке. Берут на обыски — это «практические занятия»).
Но довольно! довольно! Об этом будет время вспомнить...
Как это англичане терпят? Даже на них не похоже. Они как будто потеряли всякое понятие национальной гордости. Вот: большевики забрали английское посольство, вещи присвоили, сидит там Горький в виде оценщика-старьевщика, записывает «приобретенное».
И все-таки англичанам верят! Сегодня упорные слухи, что англичане взяли Толбухинский маяк и тралят мины. Как бы не так.
Киев взят почти наверно, — по большевистским же газетам. Но какое это имеет значение?
Третий обыск, с Божией помощью! Я уже писала, что если не гаснет вечером электричество — значит обыски в этом районе. В первую ночь, на 5-ое сентября, была, очевидно, проба. На 6-ое, вечером, у нас сидел И. И., около 12 часов шум со двора. Пришли! И. И. скорей убежал туда.
Всю ночь ходили по квартирам, всю ночь с ними И. И. (Поразительно, в эту ночь почти все дома громадного района были обысканы. В одну ночь! По всей нашей улице, бесконечно длинной, — часовые).
Я сидела до 4-х часов ночи. Потом так устала — что легла, черт с ними, встану. На минуту уснула — явились.
Войдя в свою рабочую комнату, увидела субъекта, пыхающего махоркой и роющегося в ящиках с моими рукописями. Засунуть пакеты назад не может. Рвет.
— Дайте, я вам помогу, говорю я. — И лучше я сама вам все покажу. А то вы у меня все спутаете. Махнул рукой:
— Тут все бумаги...
С ними, на этот раз, «барышня» в белой шляпке, негритянского типа. Она как-то стеснялась. И когда Дмитрий сказал: «открыть вам этот ящик? Видите, это мои черновики...», барышня-сыщица потянула сыщика — рабочего за рукав: «не надо...»
— Да вы чего ищите? Спрашиваю.
Новый жандарм заученным тоном ответил:
— Денег. Антисоветской литературы. Оружия. Вещей они пока не забирали. Говорят, теперь будет другая серия.
Странное чувство стыда, такое жгучее, — не за себя, а за этих несчастных новых сыщиков с махоркой, с исканием «денег», беспомощных в своей подлости и презрительно жалких.
А рядом всякие бурные романтические истории (у сытых): Т. изгнал свою жену из «Всемирной Литературы» (а также из своей квартиры). Она перекочевала к Горькому, который усыпал ее бриллиантами (? за что купила, за то и продаю, за точность не ручаюсь). И теперь лизуны, вроде X., Y., Z., не знают чью пятку лизать: Т-ва, отставной жены или Марии Федоровны.
Аресты и обыски.
Сегодня 8 сентября. Положение то же, что было и неделю тому назад, — если не хуже: слухи о «мирных переговорах» с Эстляндией и Финляндией. (Что это еще за новое, неслыханное, умопомешательство? Как будто большевики могут с кем-нибудь «договориться» и договор исполнять)
С 10-го сентября я считаю дело конченным — в смысле большевистской зимы. Она делается фактом. Непредставима она до такой степени, что самые трезвые люди все-таки еще цепляются за какие-то надежды... Но зима эта — факт.
