Ознакомительная версия.
Но события этого дня еще не закончились.
Как только мы ушли, рассказывала потом Сара, Дима так разрыдался, что более часа испуганная Сара не могла его успокоить. Он отказался от ужина и заявил, что сбежит от Сары, если она не поедет с ним в Москву. Ей ничего не оставалось делать, как выполнить его желание.
И поздно ночью на каком-то попутном автобусе (поезда уже до утра не останавливались на этой станции) они добрались до Москвы и разбудили нас громким стуком в дверь. Всю дорогу к нам Дима ревел, и лицо его было опухшим от слез, но при виде нас Димины глаза снова засветились радостью.
Шифра, старшая сестра Михаила и ее пятеро детей раньше жили в Бессарабии, а во время войны переехали в колхоз на Украине. Там она почти все время проработала в поле на очень тяжелых сельскохозяйственных работах. Денег за работу тогда в колхозе не платили, а существовала так называемая натуральная формва оплаты труда. Шифра получала в качестве оплаты хлеб, картофель, овощи и пшеницу. Летом и осенью бывали еще и фрукты. Старшие дочери помогали ей в поле и дома. С мужем она, вероятно, развелась, но нам об этом ничего не писала. Потом, уже много лет спустя, мы узнали горькую историю ее жизни.
Муж ее оказался очень азартным картежником. Он проигрывал буквально все, что только мог: зарплату, овощи и фрукты, которые Мишина сестра заготавливала на зиму, свои вещи, вещи жены и даже вещи детей. Семье порой приходилось голодать по этой причине. Однажды мы получили от нее письмо, в котором она описала свое бедственное положение и просила хоть чем-нибудь помочь. Мы послали ей деньги, чтобы они с детьми смогли переехать куда-то в Бессарабию, тогда уже называвшуюся Молдавией.
Когда она перебралась в Молдавию, там был страшный голод, люди умирали прямо на улице. Но Шифре как-то удалось устроиться, и она пригласила нас в гости посмотреть: может быть, захотим остаться там, в Молдавии, навсегда.
После сибирских морозов нам очень захотелось погреться под южным молдавским солнцем, насладиться изобилием овощей и фруктов, да и добыть жилье в Москве было делом почти безнадежным. Короче, мы решили ехать в Молдавию устраиваться, что называется, на постоянное жилье. Тем более у нас с Мишей были приличные специальности, и нам казалось, что с трудоустройством проблем не будет.
Стали собираться в дорогу, и тут же встала финансовая проблема. Мы даже не подозревали, как много денег нужно для переезда. Нужны были деньги на обустройство в Молдавии, хотя бы на первое время. Таких денег, конечно, у нас не было, и мы решили продать все, что можно, и уже налегке поехать в Молдавию.
Еще во время войны из Томска в Москву выезжала бригада рабочих, которая собрала, погрузила в товарные вагоны и доставила в Томск весь домашний скарб всех работников завода. Нам тоже привезли нашу мебель, одежду, посуду, книги и т. д. Потом мы уже сами привезли все это обратно в Москву, а теперь вот все до последней вилки продали.
Дорога заняла около двух суток, и наконец мы прибыли в небольшой город Король. Нас сразу удручил вид этого поселка, люди здесь жили в таких же глинобитных домах, какие я помнила с раннего детства в нашем еврейском местечке.
В доме Мишиной сестры не было ничего, кроме стола, двух скамеек и большой кровати. Здесь царила полнейшая нищета, которой мы не видели даже в Томске.
Сестре мы сказали, что приехали только погостить, так как, откровенно говоря, нам было стыдно за совершенную глупость. Действительно, как же это мы оба, взрослые люди с определенным жизненным опытом, имея двоих детей, решились на такую авантюру? Сейчас мне достаточно трудно объяснить этот поступок.
Все вырученное от продажи нашего домашнего скарба мы истратили на еду. Когда от нашего капитала осталось денег только на билеты до Москвы, мы собрали наши жалкие пожитки и отправились в обратную дорогу.
В Москве нас приютила Вера Ильинична, с которой мы подружились еще в Томске. Я уже писала о ней. Ее муж был редактором газеты, довольно известным в Москве человеком. У них была небольшая, но отдельная двухкомнатная квартира со всеми удобствами. В послевоенной Москве это было большой редкостью. Приняла нас Вера Ильинична очень радушно. Мы прожили у них, кажется, неделю. Относились Вера Ильинична и ее муж ко всем нам очень внимательно, но мы понимали, что сильно стесняем их.
Как-то они предложили нам посмотреть их загородную дачу, совсем близко от Москвы, куда, если это нас устроит, мы можем переехать. Мы согласились переехать сразу, без всякого осмотра.
Когда же мы увидели этот деревянный старенький дом с дырявой крышей и разбитыми окнами, то поняли, что немного поторопились. Но с другой стороны, продолжать жить у Веры Ильиничны было уже неудобно.
Миша добыл где-то необходимые материалы и, как смог, отремонтировал домик, в котором мы и прожили какое-то время.
Теперь остро встала проблема трудоустройства. Где-то уже осенью Миша нашел работу, но она была за чертой города, на первой станции от Москвы, но тем не менее за пределами столицы. Это был небольшой механический завод, куда срочно требовался инженер-механик с опытом работы. После короткой беседы Мишу приняли на завод, и нам временно предоставили комнату на его территории.
Изику тогда было два года, а Эрику – восемь. И как-то поздно вечером у нас неожиданно появилась Саля. Услышав стук в дверь, я посмотрела в окно, но сначала не признала Салю и подумала, что кто-то с завода пришел за Мишей. Однако когда она вошла в комнату, я тут же узнала ее. Мы обнялись, расцеловались и сели за стол. Я столько раз представляла себе эту встречу, рисуя в воображении яркие картины, но все вышло как-то обыденно. Да и если откровенно, то и говорить нам оказалось не о чем. Мы что-то вспоминали из довоенной жизни, поговорили о Диме, и вдруг Саля спросила: «Лея, а где те два пиджака, что я выслала вам в Томск? Это единственные вещи, которые остались от Мустафы». Я растерянно молчала, так как не знала, что ответить. Конечно, я сразу вспомнила эти грязные измятые пиджаки, которые после чистки какое-то время висели в нашем шкафу. Саля ничего не писала по поводу пиджаков, и мы решили их продать, чтобы купить для Димы зимнее пальто и еще что-то из одежды. Мы ведь не имели никакого понятия, что эти пиджаки так дороги Сале.
Все это я и рассказала ей и добавила, что знай мы, чьи это пиджаки то, без сомнения, не продали бы их, но память о Мустафе от этого, я уверена, не потускнеет. Мне показалось, что инцидент вроде бы исчерпан и Саля успокоилась. Мы переключились на какую-то другую тему, и как-то неожиданно Саля сказала, что ей еще нужно навестить племянницу мужа, которая тоже живет в Москве. Я оторопела, удивленно и растерянно посмотрела на нее и спросила: «Разве у Мустафы была племянница? Я не знала о ней ничего, почему же ты не отдала Диму ей?» И Саля совершенно спокойно, как само собой разумеющееся, ответила: «Так у нее ж были свои дети». Ну что я могла тогда сказать? И я действительно ничего не сказала, но после этой новости какой-то горький осадок все же появился у меня на душе.
Ознакомительная версия.
