Теперь, помимо основной работы на «Ленфильме», я занимался общественными делами в Союзе кинематографистов, был даже депутатом Ленсовета. Много времени отнимали бесконечные, бессмысленные заседания. Чем хуже шли дела в стране, тем длиннее становились заседания. Причем заседавшие постоянно жаловались на «заорганизованность». Появилось словечко «стабильность». Чтобы сохранить «стабильность», годами не меняли и не переизбирали дураков и бездельников. Мнительная бдительность достигла анекдотических пределов. На пленумах обкома КПСС справа и слева от проверенных и перепроверенных членов теперь сидели плечистые молодцы. Они первыми начинали аплодировать в нужных местах. Участники прений читали заранее утвержденные тексты по бумажкам. В Смольном строго блюли «наш моральный кодекс».
Однажды я пришел в Смольный на заседание, посвященное работе с творческой молодежью. Навстречу мне из дверей выбежала толпа перепуганных девчонок — балерин и актрис. Они наперебой рассказывали, что в брюках женщин теперь в Смольный не впускают и велят всем переодеться. Балетные девчонки постоянно привозили журналы мод из-за границы. Партийные руководители не успевали среагировать на быстро менявшиеся веяния. Велено было девиц переодеть так, чтобы «все было «женственно»». И вот, после часового ожидания распахнулись двери и в зал вошли юные представительницы искусств и культуры. Все они были одеты «женственно», то есть были не в брюках, а в юбках. Но в каких! Руководствуясь партийными указаниями, модницы укоротили юбки до крайнего предела. Эффект был грандиозный!
Григорий Романов, возглавлявший президиум, встал в немом изумлении. Он как-то деревянно махнул рукой и пригласил творческую молодежь в президиум. Девицы грациозно вспорхнули на возвышение и уселись по обе стороны от председателя. Поскольку возвышение было значительное, участники заседания увидели снизу, из-под стола, ослепительный ряд балетных ножек, едва прикрытых «ультра-мини». В центре соблазнительного ряда красовались единственные, идейно выдержанные штаны первого секретаря ленинградского обкома КПСС. Заседание пошло вкривь и вкось, с нарушениями регламента и прочих норм. Участники постоянно отвлекались и невпопад аплодировали, похоже, не речам вождя, а девичьим ножкам.
Многие партийные и другие начальники давно уже понимали, что все мы живем по правилам какой-то большой и бесплодной лжи. Самые умные и порядочные из них трудились, как тот телередактор, который советовал: «А вы меня обманите!» Когда приходилось выезжать за рубеж, наше унизительное состояние было особенно наглядным. Издалека уже можно было определить, что это наши, это мы.
Если кучка одинаково одетых людей напряженно косится на витрины, это — наши. Это мы в данный момент лихорадочно подсчитываем пенсы и пфенниги, чтобы купить для родных какую-нибудь пустяшную тряпку. Когда наши вернутся в отель, служители будут с тревогой ждать, когда перегорят пробки и задымятся трансформаторы. Ведь по возвращении в номер, наши будут включать лучшие в мире советские кипятильники и варить в туалетных раковинах лучшие в мире гороховые концентраты. Причем они будут еще и шутить и немного даже гордиться своей российской смекалкой.
В Париже я встретился с Киселевым. В огромном чужом городе русские почему-то обязательно встречаются.
— Идем, — сказал Киселев, — ты мне поможешь. Сувениры нужно купить для госкиновских дам!
Мы зашли в галантерейный магазинчик. Среди всего прочего здесь красовалась большая корзина с дамскими лифчиками.
— Самое то! — обрадовался Киселев.
Он вытянул из кармана вместительную советскую авоську и стал набивать ее лифчиками. Испуганная француженка что-то залопотала.
— Нужны все размеры, — упредил Киселев продавщицу, — каждая советская женщина хороша по-своему!
Потом, при мне, он вручал «сувениры» госкиновским секретаршам и редакторшам.
— С размерами сами разберетесь, — говорил Киселев, и дамы благодарно кивали.
Нищета непременно ведет к утрате чувства собственного достоинства. В этом, по-моему, корень многих российских бед. Теперь иные времена, но привычка к нищете и неустроенности так никуда и не делась. Мало того, привычка эта у нас странным образом служит поводом для чванства: «Мы великие, мы необыкновенные».
Между тем, в кино бестолковщина и перестраховки постепенно становились нормой жизни. Проекты будущих фильмов оценивали теперь по степени «проходимости», а эзопов язык стал, можно сказать, государственным языком не только в кино, но и по всей стране. Тут уж логики не жди! Надейся только на количество попыток — а вдруг проскочишь!
Попытка номер один!
Когда-то, еще на съемках фильма «Здравствуй и прощай», Боря Брондуков рассказал нам смешную историю про своего отца. Отец его был деревенским чудаком и вечно что-нибудь изобретал. Однажды он заперся в сарае и взялся что-то сооружать. Односельчанам он сообщил, что делает машину, которая будет вечно и безостановочно крутиться и крутить общественную мельницу, а та будет бесплатно молоть муку для всего села. Селяне про перпетуум-мобиле ничего не знали и Брондуковскому отцу поверили. По приказанию Брондукова-старшего, жители стаскивали в сарай железяки и колеса. Он потребовал для полного завершения машины все имеющиеся в наличии колеса, и деревня разъезжала летом на санях. В ожидании грядущего благополучия, жители бездельничали и пьянствовали. Местный мироед, владелец собственной мельницы, тоже не знал про перпетуум-мобиле и в борьбе с конкурентом на всякий случай брондуковский сарай спалил. Старший Брондуков едва спасся. Вот такая грустная и смешная история. Мы попытались и написали сценарий. Сценарий у нас с Мережко получился хороший, но затея была пресечена в корне. Нам приписали «пародию на революционный процесс переустройства села». Такое сразу и не выговоришь! Покойный Боря Брондуков часто с горечью вспоминал потом о нашей затее. Для него это была бы звездная роль!
Попытка номер два!
Я предложил экранизировать повесть А. Житинского «Снюсь». В ней рассказывалось о некоем младшем научном сотруднике, который обнаружил у себя способность транслировать другим собственные сновидения. Узнав об этом, знакомые и коллеги стали просить от него красивых и увлекательных снов, чтобы отвлечься от прозы жизни. Каждый требовал свое, но часто герой непроизвольно видел сны обличительные и, так сказать, нелицеприятные. Отношения с окружающими у него осложнились. Объявился деловой человек и стал использовать способности героя в корыстных целях. В конце концов, герой свою фантастическую способность потерял.
