Пайс пишет, что Борн воспринял отношение Эйнштейна к квантовой механике как тяжелый удар. «Так, Сэмюэл Гаудсмит[29] рассказал мне о своем разговоре с Эренфестом, который состоялся (насколько он помнит) в середине 1927 года. Эренфест со слезами на глазах говорил, что ему пришлось делать выбор между позициями Бора и Эйнштейна, и он не мог не принять сторону Бора… У многих других реакция Эйнштейна также вызвала тяжелое чувство; у некоторых возникло ощущение, что их в самый разгар сражения покинул обожаемый вождь».
На Рождество 1926 года Эйнштейн в Берлине познакомился с Фрейдом; друг другу понравились, но с оглядкой. Эйнштейн не поверил в теорию «вытеснения в подсознание». Лишь много позже, 21 апреля 1936 года, он написал Фрейду: «Недавно, однако, я имел возможность слышать о нескольких случаях, которые сами по себе не слишком важны, но, по моему суждению, исключают любую другую интерпретацию, кроме той, что дает ваша теория… Я был восхищен, столкнувшись с ними, поскольку всегда испытываешь восторг, когда красивая концепция оказывается совместимой с реальностью». По словам Ганса Альберта, Эйнштейн советовался с Фрейдом по поводу Эдуарда, но неизвестно, попал ли Эдуард к Фрейду на консультацию. Сам Эйнштейн, отвечая в 1927 году психотерапевту из Дрездена на предложение подвергнуться психоанализу, написал: «Предпочитаю оставаться непроанализированным и темным».
Темное — это, в частности, его отношение к старшему сыну, в котором они выступали единым фронтом с Милевой. 23 февраля, Милеве: «Я делаю все возможное, чтобы убедить его, что женитьба на ней — сумасшествие. Но он зависит от нее, он у нее под каблуком». И — Гансу: «Она хищница, соблазнила тебя, а ты считаешь ее воплощением женственности. Это типичный способ для женщин определенного сорта привязать к себе мужчину, который не от мира сего. (Когда это практичный Ганс Альберт был не от мира сего?! — М. Ч.) И когда ты с ней разойдешься, не прибегай ко мне жаловаться». Когда же он понял, что сын поступит по-своему, стал писать ему еще более оскорбительные письма, категорично требуя не иметь детей от «этой». Сам Ганс Альберт сказал однажды: «Возможно, единственный проект, от которого он отказался, был я. Он пытался давать мне советы, но скоро понял, что я слишком упрям и что это лишь пустая трата времени».
В Берлине по-прежнему было небезопасно и журналисты одолевали; к телефону подходила только Эльза, горничная всем отвечала, что хозяина нет дома. Но один все же пролез — тихий, смущенный, но настойчивый: Дмитрий (Давид) Иоаннович Марьянов, родом из Винницы (родился 1 января 1889 года). В Берлине он был представителем Московского общества драматургов и композиторов и при советской торговой миссии руководил отделением кинопроката. Наговорил комплиментов, клялся в любви к Толстому и Достоевскому, приносил Эльзе конфеты и билеты в театр. Он описан в мемуарах поэта Рюрика Ивнева: авантюрист, был ранее женат, «необычайная кошачья мягкость сочеталась с большой жестокостью. Он со всеми соглашался, всем поддакивал, но делал по-своему». Сразу сказал, что мечтает написать биографию Эйнштейна, и на всякий случай начал ухаживать за Марго — хорошенькой, но застенчивой; ее считали почти дурочкой, и, кроме скульптуры и живописи, она мало чем интересовалась. Родителям Марго это ухаживание не нравилось. Эльза называла Марьянова «цыганом». Он в мемуарах ей отплатил: «Ее материнский инстинкт граничил с ненормальностью… она управляла дочерьми по своему произволу». Тем не менее в доме он почти поселился, став чем-то вроде порученца.
С 10 по 15 февраля Эйнштейн был в Брюсселе, где основали Антиимпериалистическую лигу во главе с английским лейбористом Лансбери (цель лиги — освобождать колонии), вернувшись, читал лекции о природе света: «Природа не требует от нас выбора между квантовой и волновой теорией, а требует только синтеза обеих теорий, что физиками пока еще не достигнуто». Сам на пути этого синтеза отказался от всех прежних построений и вернулся к пяти измерениям Калуцы: может, так выйдет? Опубликовали с Громмером две статьи на эту тему, а также статью о том, что из уравнений гравитации можно вывести законы механического движения материальных частиц: ему так хотелось всё из всего вывести, всё со всем связать, как в ОТО, связать плавно и ясно, чтобы не было никаких котов, что одновременно живы и мертвы! Однажды, по воспоминаниям Артура Комара, студента из Принстона, он сказал, что законы природы должны быть просты; кто-то спросил, почему бы им не быть сложными, Эйнштейн ответил, что в таком случае они ему неинтересны…
Но пока ничего не выходило. Нужно еще больше математических языков. Громмера ему уже было мало. Он взял в сотрудники польского еврея Германа Мюнца (1884–1956). Помните, мы как-то интересовались, все ли его ассистенты будут евреями? Да, все до единого. Но ответ «почему» не так прост, как кажется. Он прекрасно мог работать с «гоями» — сотрудничал же он с ними в Лейдене и Киле, — а с евреями ладил далеко не всегда и некоторых из них терпеть не мог. Но попытайтесь представить: это вас — вас, женщину старше пятидесяти (и всех таких, как вы); вас, не имеющего нужной прописки; вас, инвалида; вас, атеиста; вас, страдающего легкой формой шизофрении, но вполне способного работать; вас, мать-одиночку, — неохотно берут на работу, а там, куда вам хотелось бы, вовсе не берут, и вот находится человек, который именно таких, как вы, берет, именно потому, что деваться вам больше некуда… Еврею в те времена было труднее устроиться, чем «гою», — и Эйнштейн таким образом хоть чуть-чуть исправлял положение.
С Мюнцем решали задачи, со Сциллардом заканчивали делать холодильник, с электротехником Р. Гольдшмидтом начали изобретать слуховой аппарат для певицы Ольги Айзнер; а физика текла мимо, не в огромный мир, куда рвался Эйнштейн, а в малый, в мир крохотных частичек… Весной 1927 года Гейзенберг сформулировал принцип неопределенности; англичанин Поль Дирак создал теорию квантового поля, которая описывала электромагнитное поле и электрические заряды как квантовые объекты. Пайс: «По своему опыту знаю, как трудно было обсуждать с Эйнштейном проблемы квантовой теории поля. Он считал, что нерелятивистская квантовая механика не дает достаточно прочной основы для релятивистских обобщений. Релятивистская квантовая теория поля была ему отвратительна». Все это зыбкое, расползающееся, скачущее по велению неизвестно чего или кого — бр-р!.. В марте он писал по случаю двухсотлетия со дня смерти Ньютона: «Только в квантовой механике… метод Ньютона перестал соответствовать действительности, и строгая причинность покинула нас. Но последнее слово в этой области еще не сказано. Пусть же дух ньютоновского метода даст нам силу для восстановления согласия между физической реальностью и наиболее глубокой чертой учения Ньютона — строгой причинностью». Пайс: «Он… за всю жизнь так и не нашел единомышленников, за исключением, быть может, Ньютона». Для широкой публики он все еще был богом. Для коллег — дезертиром, плетущимся по обочине…
