наказание, а причин я вам объяснять не буду…» (?!)
Заколдованный круг, Никита Сергеевич! Могла быть одна зацепка, Никита Сергеевич, но посудите сами, основательна ли она. В феврале 1958 года некий Громов из МВД при беседе со мной оскорбил не только меня, но и покойника отца и Вас. Он заявил, в связи с тем, что я сижу под фамилией Васильева: «не такая эта фамилия, чтобы прятать ее за Васильева, зря Хрущев прячет Вас… Наоборот, надо, чтобы вы сидели как Сталин, а не прятались за Васильева». Все это было сказано в таком оскорбительном тоне, что я написал Серову и Дудорову (тогдашнему министру внутренних дел. — Б. С.) письмо: «прошу дать указание начальнику тюрьмы содержать меня так, как я рожден…»
В свое время я дал слово Серову и Руденко, что не буду себя расшифровывать, и поэтому без их (Серова и Руденко) освобождения меня от этого слова не считаю себя вправе открываться. К тому же это мне ничего не дает. Но оскорбление Громовым до глубины души оскорбило меня.
Я это Вам описываю, так как, может быть, той зацепкой, о которой я упомянул, является опасение, что я себя открою, работая с другими заключенными?! Но ведь я 5 лет не открывал себя и не открыл сейчас, а написал об этом Серову и Дудорову. Открывать себя я не собираюсь без их согласия, но пусть и меня оградят от оскорблений.
Прошу Вашего вмешательства! Дайте возможность трудиться и видеть родных и детей, как это положено всем заключенным. Я не прошу для себя чего-то особого — наоборот, — прошу только одного: содержать, как полагается по приговору, как содержат всех!
Для этого я пошел на Васильева и буду этим Васильевым до конца срока. Закон один для всех! Для чего же Васильева выделять?! Я и так страдаю больше всех, есть же предел, Никита Сергеевич!
Вызовите, ради бога, Никита Сергеевич! Многое Вам станет яснее при встрече. В письме всего себя открыть невозможно. Я искренне предан: Родине, партии, ЦК КПСС! Встреча убедит Вас в этом, Никита Сергеевич.
Ваш В. Сталин».
Между тем положение заключенного Васильева настолько ухудшилось, что он вынужден был добиваться перевода в Лефортовскую тюрьму КГБ. Оттуда сын Сталина 27 июня 1958 года отправил следующее письмо Хрущеву, не менее отчаянное, чем предыдущее. В препроводительной записке Серов объяснил, что заключенный тюрьмы КГБ имеет право раз в месяц написать письмо и что содержится Василий в одиночной камере.
В письме Василия Иосифовича на этот раз досталось деятелям «антипартийной группировки», в симпатиях к которым его будто бы подозревали. И еще сын Сталина все больше убеждался, что наверху не верят ни единому его слову:
«Никита Сергеевич!
Создается впечатление, что Вы не верите мне. А если это так, то становится ясно все происходящее со мной. Не веря в человека, конечно, не будешь помогать ему встать на ноги — беспокоиться о его судьбе.
Не так давно мне задали вопросы:
1. Искренне ты высказал свое мнение о XX съезде, когда писал в ЦК, или это была уловка?
2. Неужели тебе не жалко Маленкова и других? Почему ты так быстро осудил их?
3. Неужели ты не считаешь Хрущева врагом твоего отца, а следовательно, и твоим?
Раз такие вопросы задал один человек, то, очевидно, думают об этом не один и не два человека. Вполне возможно, что такие сомнения есть и у Вас, Никита Сергеевич. И если у Вас есть такие сомнения, то совершенно очевидно, что ждать от Вас поддержки нет никакого смысла. Задавшему мне эти вопросы я дал исчерпывающее разъяснение. Но чтобы у ЦК и у Вас была ясность о моем отношении к этим немаловажным вопросам, считаю необходимым остановиться на них, чтобы больше не возникало неясностей и кривотолков.
Ответ на 1 вопрос.
Да, искренне! И готов, где и когда угодно, как устно, так и письменно, это подтвердить. Мое полное подчинение себя решениям XX съезда КПСС и твердое решение отдать всего себя на претворение этих решений в жизнь — неуклонно. Считаю это делом своей совести и партийного долга.
Ответ на 2 вопрос.
Чем меньше было бы в партии Маленковых, тем меньше пришлось бы краснеть на XX съезде КПСС за отца. Мои личные взаимоотношения с Маленковым всем известны по делам ВВС — в 1943 году, в 1946 году и в 1953 году, когда он посадил меня в тюрьму. Но не это является основным стимулом не жалеть его и ему подобных. У этих людей был весьма немалый авторитет в партии, и если ЦК партии вынес решение о исключении их из ЦК — значит, их нельзя было больше терпеть в ЦК нашей партии. Они живые люди и имели возможность защищать свое мнение в ЦК. Но это мнение шло вразрез с мнением партии и решениями XX съезда, т. е. было вредно для партии. Партия поступила с ними как с сорняком — дабы не глушить рост полезного, вырвала и отбросила их прочь.
Маленков и другие что посеяли, то и пожали. Мое глубокое убеждение состоит в том, что они заслужили большего, чем вывод из ЦК. А некоторых надо было даже изолировать (т. е. отправить во Владимирку или Лефортово! Выходит, 5 лет тюрьмы не научили Василия состраданию и он готов был поступить с теми, кого считал своими врагами, точно так же, как они поступили с ним; Хрущева этот пассаж мог насторожить: не попробует ли сын Сталина когда-нибудь и его самого, «дорогого Никиту Сергеевича», «изолировать», если представится удобный случай. — Б. С.). Слишком много вреда нанесли они партии.
Ответ на 3 вопрос.
При ответе на этот вопрос, сразу, — я не сдержался и ответил, не словом, а действием. Так как считаю такой вопрос оскорбительным не только для себя, но и для всей партии, — и безусловно провокационным. Но поскольку этот вопрос был задан и касается он Вас, Никита Сергеевич, я обязан дать более подробное объяснение о своем отношении к Вам.
Нет, не считаю Н. С. Хрущева врагом своего отца! Я видел собственными глазами взаимоотношения Н. С. Хрущева и отца
