Хозяйство так хорошо было отлажено Евой, что всё шло по заведенному ею порядку. С детьми помогали две верные подруги фру Нансен — Анна Шётт и Ингеборг Мотцфельдт.
В начале весны 1908 года Нансену пришлось вернуться к делам и поехать в Лондон: он должен был передать посольство своему «сменщику» — Юханнесу Иргенсу.
В Англии ему пришлось задержаться: король Эдуард пожелал, чтобы Нансен оставался официальным лицом до первого его и королевы Александры визита в Норвегию. Это произошло в мае 1908 года, и Фритьоф с облегчением сказал: «Больше никогда!»
Вскоре после приезда в Норвегию королева Александра, принцесса Виктория и королева Мод посетили Пульхёгду.
«Мы заранее вышли во двор встречать гостей, — вспоминала Лив. — Мы, конечно, с волнением ждали встречи с английской королевой, а отец предупредил нас, что нужно приседать и пониже кланяться. И вот они подъехали к усадьбе в открытых экипажах, запряжённых лоснящимися вороными. На кучерах были сверкающие золотом ливреи и цилиндры, а на спинах лошадей — белые сетки.
Королева Александра оказалась такой же сердечной и простой, как наша королева, и мы очень скоро перестали стесняться. Всё же в ней было что-то величественное — она такая прямая и статная, и ни одной морщинки на красивом тонком лице. На королеве Александре было фиолетовое шёлковое платье с широкой юбкой и со шлейфом. Впрочем, все дамы были в длинных, по тогдашней моде, платьях.
Малыш Осмунд сразу подбежал к королеве Мод и уже не отпускал её руки. Королева умела обращаться с детьми, они сразу чувствовали к ней доверие. Она очень любила нашу маму и поэтому была особенно ласкова и приветлива со всеми нами. Разговоры с отцом она вела в шутливом тоне, который легко было поддержать, и на душе теплело, когда мы видели, с какой гордостью она показывала своей матери и сестре Пульхёгду и окрестности. Отец потащил всех наверх, на крышу башни. Он показал им фьорд, мыс Несодден и лесистые холмы. Он рассказал им о своём детстве, когда соседняя усадьба Форнебю принадлежала его дяде Фредрику Ведель-Ярлсбергу. Все слушали его с живым интересом и дружно и искренне восхищались открывшимся сверху видом. Как сказала королева Александра, королева Мод ничего в своих рассказах не преувеличила, Норвегия — a wonderful country[54].
Нансен по-прежнему оставался нелюдим и мало кого принимал. Он ушёл в работу с головой, пытаясь хоть немного забыться.
Не мог он остаться и вдали от разгоравшейся в стране кампании „норвегизации“. Он написал и опубликовал четыре статьи: „Форма — не содержание“, „Чужаки“, „Язык“ и „Выпускные сочинения на лансмоле“.
Опасный лозунг „Норвегия — норвежцам!“ разжег нешуточные страсти, ибо гонениям подверглось всё, что не было, по мнению лжепатриотов, „истинно“ норвежским. В стране менялись названия селений и городов. Преследовались говорившие не на чистом норвежском диалекте. Подозревались в нелояльности государству те, кто не придерживался исконных обычаев и обрядов.
Нансен писал: „Все мы, готовившие и помогавшие осуществить 1905 год, мечтали о новой весне в Норвегии. Наивных мечтателей подстерегало разочарование. Листочки не распустились. И вот мы слышим, что по всей норвежской земле некие мужи возвещают, что они устроят новый 1905 год в вопросах языка. Где же тут здравый смысл? Неужели у нас никогда не откроются глаза на то, что нам предстоит ещё многое наладить, исправить, поднять экономику, которая находится в упадке? Что сделали наши политики, чтобы возродить её? Сейчас не время раскалывать страну спорами о формах слов. С языком у нас нет затруднений, язык тут не помеха, понять друг друга мы как-нибудь уж сумеем“.
Страх быть недостаточно норвежцем по языку или по внешнему виду вызывается лишь бедностью содержания. Страх перед чужой культурой означает не что иное, как недостаточную уверенность в самом себе. Он не только осуждал, но и искал путей к тому, чтобы „очистить жизнь для труда“. Для того необходимо, писал он, „уничтожить яд во взаимоотношениях между народами и собрать силы не для уничтожения или угнетения других, а для построения человеческого общества, в жизни которого не будет ужаса. Для такой цели следует взять государственный руль из рук дегенератов, преступников и сумасшедших, освободить отношения между народами от лукавства подлецов и морали гангстеров И построить эти отношения согласно этическим основам“».
Однако националисты одержали верх: стортинг принял постановление о том, чтобы с 1909 года преподавание в средней школе велось на лансмоле, а с 1912 года предполагалось экзаменационную работу на аттестат зрелости (изложение или сочинение) также писать на лансмоле[55]. Нансен решительно возражал против этого.
Друзья не оставляли осиротевшую семью, и Лив вспоминала, что к ним часто приезжали король с королевой и кронпринцем:
«Весной они часто привозили с собой в Пульхёгду кронпринца Улафа поиграть с нашими малышами. В большом лесу было хорошо и привольно, кронпринцу, наверное, нравилось у нас. Вместе с другими он сломя голову носился по холмам, испуская индейские кличи. Случалось, дети спускались вниз по крутым склонам к фьорду, это беспокоило королеву, и отцу или королю Хокону приходилось догонять и „спасать“ детей. „У меня только один сын“, — оправдывалась королева. Впрочем, она и сама любила спорт и не боялась крутых склонов. Пока остальные бросали камни в воду, развлекаясь, как мальчишки, королева и я наблюдали за ними, сидя на причале, или прогуливались под огромными соснами, болтая о всякой всячине.
Иногда отец и король затевали во дворе игры с детьми, вот шуму-то было! Как-то играли в прятки. Сперва долго, перебивая друг друга, объясняли королю правила, потом пришёл его черед „водить“. Король стоял, отвернувшись к стене и закрыв, как ему было велено, глаза руками, а отец с детьми кинулись прятаться. Король Хокон считал громко и отчетливо: „Один, два, три, четыре, пять, шесть…“ И как раз в этот миг Эрик Вереншёльд, вышедший посмотреть, услышал пронзительный крик Одда: „Так нечестно!“ Король слишком рано обернулся, и Одд не успел спрятаться. „Считай снова, — скомандовал Одд, — надо считать до ста“. Вереншёльду такое обращение с королём показалось странным, но сам король смеялся громче всех, значит, всё было в порядке».
В 1908 году Фритьоф стал профессором океанографии в Кристианийском университете. Эта должность была учреждена специально для Нансена и не обязывала его к активной преподавательской работе, но он всё же читал лекции — и продолжал заниматься исследовательской деятельностью.
