на поэзию, особенно современную, свысока?!
Каждая страница в сборнике – ступенька в глубочайший внутренний мир Николая Рубцова. До сих пор многие склонны причислять его к поэтам чисто лирическим, камерным. Но вот третье по порядку стихотворение – «Русский огонек».
Огнем, враждой Земля полным-полна, И близких всех душа не позабудет… – Скажи, родимый, Будет ли война? — И я сказал: – Наверное, не будет.
Ни одного громкого слова, а какая точная и емкая картина! И строки, ставшие уже крылатыми:
За все добро расплатимся добром, За всю любовь расплатимся любовью…
Уже несколько стихов достаточно было, чтобы с удивленной радостью понять, что судьба сделала тебе огромный подарок. Почти о каждом произведении в сборнике можно говорить отдельно с искренним интересом и чувством благодарности. Но еще одно невозможно не вспомнить. Весь размах души поэта, вся глубина памяти и энергия творческой силы не вылились даже, а выхлестнулись, как весенняя река из берегов, в знаменитом уже «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…» А музыка, которая так органична всей поэзии Рубцова, достигает здесь поистине симфонической мощи. И «таинственный» всадник, что скрылся в тумане полей, будто перелетел с картины Чюрлениса на книжную страницу. Такая перекличка – и музыкальная, и образная – может быть только у художника, вставшего вровень с большим искусством. И вот последние страницы сборника. И снова стихи с грустинкой – тонкой, элегической, присущей только Рубцову, далекой от унылости, но какой-то очень щемящей.
Спасибо, ветер! Твой слышу стон. Как облегчает, как мучит он! Спасибо, ветер! Я слышу, слышу! Я сам покинул родную крышу…
Цельная, сюжетно законченная книга. Это и радует, и тревожит почему-то…
– Кто он такой? Где живет, в каком городе? Сколько ему лет? – с этими вопросами кинулась я в перерыве к сокурсникам.
– Как кто? Да студент. Двумя курсами выше.
– Неужели? Покажете?
Книга, естественно, так же исчезла из моих рук, как и появилась. Студент… Значит, свой парень. Попрошу подарить… Потом, будто испугавшись собственной смелости: какой там парень! Большой поэт, а я… Пыталась вообразить будущую встречу, но для этого надо было представить его, и не только внешне. Вспоминалось почти античное: «Меж болотных стволов красовался восток огнеликий… Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг журавли!..» – и рисовался статный облик уверенного в себе и в жизни человека. И рядом: «Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица, / Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!» А уж это и совсем другое: «В минуты музыки печальной не говорите ни о чем…» Грустный, тихий человек? Тогда о ком же это: «Как под гибким телом Азамата, Подо мною взвился б аргамак!» И почти веселое: «Я забыл, как лошадь запрягают. И хочу ее позапрягать…», и в конце: «А потом втыкал бы важно вилку / Поросенку жареному в бок…»
Окончательно сбившись в догадках, решила положиться на волю судьбы. И вот – общежитие института. Кто-то из однокурсников показывает в коридоре: «Вон видишь, навстречу идет? Рубцов!» И оставляет одну. От неожиданности я встала. До сих пор помню, как вихрь противоречий охватил меня. «Как, вот этот – угрюмый, в серой, видавшей виды, одежде… почти без волос… непонятный какой-то – и есть Рубцов? Обманули, должно быть…»
Но бежать было некуда. Уже заметили меня его темные внимательные глаза, и чем ближе он подходил, тем больше я видела в нем поэта – того самого, и не могла сделать ни шага – уже от волнения. Будь что будет!
– Извините, Николай… Михайлович…
Он остановился.
– Я прочитала вашу «Звезду полей», в магазинах ее уже нет…
– А-а, – неожиданно улыбнулся, да так простодушно, открыто, что мне сразу стало легко. – Я не уверен, что у меня самого она еще есть. Разобрали, – и почти удивленно развел руками. И опять улыбнувшись: – Ну, я пойду…
– Конечно, – сказала я торопливо и растерянно: так быстро все произошло. Было и радостно, и чуть обидно.
Другой раз я увидела Николая в комнате товарищей курсом выше. Он сидел на кровати в сандалиях на босу ногу, в руках держал гитару. Но не пел, а только теребил струны да покачивал в такт ногой. И, кажется, никого не видел. Ребята не беспокоили его.
Надо ли говорить, что с тех пор я не пропускала ни одной публикации, рассказывая в Кирове, где тогда жила, встречным и поперечным о поэте Рубцове, наизусть читая его стихи? Иногда свои выступления по линии Бюро пропаганды полностью посвящала его творчеству, чувствуя себя счастливой оттого, что поэт становился близким и дорогим новым и новым читателям…
И вот январский морозный день. В зале периодики областной библиотеки имени Герцена всегда много народу, а вечером тем более. Открываю газету – и перед глазами чернеют скорбные строки о поэте. Не успеваю даже взять себя в руки – слезы застилают глаза, падают на газету. Встаю под недоуменными взглядами, отхожу к окну, долго смотрю на заснеженный город, заставляя себя успокоиться. А в сознании уже звучат короткие скупые строки:
Я обязательно приеду Хорошим днем в твои края, Отдам поклон зиме и лету, Всю эту даль боготворя, Все эту быль и эту небыль,
