от собственных министров (за исключением Каподистрии), а также от держав-союзников, ревниво воспринявших его возвышение в 1814 году, которые заставили его потерять из виду главные собственные интересы (проведение коренных реформ в России) и вовлекли в конфликты, чуждые его «миротворческому духу», а затем в «крестовый поход» против революций, ложные цели чего он не смог распознать. Но за этими ошибками нельзя забывать и о замечательных начинаниях Александра I: он не только значительно улучшил народное образование и систему управления в своем государстве, он также «разорвал цепи рабства в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии, показав русскому дворянству, что ему нужно было бы сделать, но что оно пока отвергает. Он предоставил третьему сословию права покупать земли. Он основал школы, лицеи, университеты. Он даровал Польше представительную конституцию, объявив 27 марта 1818 года о намерении распространить подобное благодеяние на всю Россию» [458].
Конечно, последние годы царствования Александра I являли собой некоторую противоположность этим принципам, но «все заставляет меня верить, что это не продлилось бы долго», – заверял Лагарп д’Альберти (та самая речь Александра перед Варшавским сеймом в 1825 году, которую при жизни царя швейцарец воспринял с сомнением, теперь его в этом убеждает). Лагарпу кажется, что еще прошло слишком мало времени, чтобы потомство могло вынести окончательное суждение об Александре: «Не все фрагменты еще перед глазами».
Именно поэтому Лагарп с таким рвением приступает к подготовке издания своей корреспонденции с царем. Он очень надеется, что она внесет важный вклад, а быть может, и полностью изменит взгляд на Александра I со стороны будущих поколений, должна будет сохранить для них память о том лучшем Александре, с мыслями о котором постоянно жил его учитель.
«Среди его писем, находящихся у меня, есть достойные быть отлитыми в золоте, и я полагаю, что даже те письма, которые я ему адресовал, послужат для его высокой оценки, потому что человек, к которому отшельник, подобный мне, может обращаться с теми выражениями и тем языком, что было принято между нами, принадлежит, конечно, к самому первому разряду людей в своем роде, разряду, куда немногие попадают. Я уже занят и продолжаю заниматься этими бумагами, которые – я верю – появятся на свет тогда, когда сердце мое перестанет биться» [459].
Правда, на момент получения вестей о кончине Александра I в руках Лагарпа еще не было полного набора текстов: ведь подлинники его собственных писем находились в Петербурге, а многие копии оказались уничтоженными в те годы, когда швейцарец опасался полицейских преследований. Но помощь в восстановлении всего корпуса переписки неожиданно пришла из России. В июне 1826 года Николай I, разбирая бумаги покойного брата, обнаружил там оригиналы писем Лагарпа и сообщил через князя А.Н. Голицына, что намерен вернуть их автору. К маю 1827 года пересылку документов в Лозанну удалось осуществить по надежным дипломатическим каналам. Тем самым в 1827 году вся переписка с обеих сторон оказалась в доме Лагарпа в Лозанне. Благодаря этому он восстановил утраченные им ранее копии писем и смог продолжить работу по упорядочению и каталогизации корреспонденции одновременно с ее новым комментированием. Работа шла медленно: Лагарп сообщал, что ему мешала болезнь, но он не решался довериться переписчикам и надежно укрывал письма от посторонних глаз, «ибо в наши времена слишком велик интерес ко всему, что касается особ прославленных» [460].
Первые итоги своей работы Лагарп смог предъявить заинтересованному читателю осенью 1829 года в Бад-Эмсе, куда швейцарец прибыл для лечения. Этим читателем был великий князь Константин Павлович, не встречавшийся со своим наставником со времен победы над Наполеоном. Лагарп передал Константину копии всех писем его покойного брата, хранящихся в Лозанне, с добавлением «нескольких примечаний для их лучшего понимания», а позже прислал и дополнительные материалы (среди которых были его письма к Павлу I и к графу Н.И. Салтыкову). Константин был в восторге от этих бумаг и хотел получить еще: «Не удивитесь Вы, если скажу, что прочел их с живейшим интересом, со вниманием неослабным, Вы этого должны были ожидать» [461].
К концу 1831 года была готова посылка и для Николая I. Лагарп возвращал обратно в Петербург подлинники своих писем к Александру I, заполнив в них несколько лакун собственноручными комментированными копиями. Вместе с ними Лагарп решился передать российскому императору и подлинник «того самого письма» Александра от 27 сентября / 8 октября 1797 года, написав, что оно «кажется настолько важным, что подобает ему находиться только в руках Вашего Императорского Величества». Ясно, однако, что Николаю I совсем не по нраву пришлись выраженные его братом либеральные взгляды, и это решило судьбу письма: император его уничтожил [462] (не потрудившись, впрочем, сделать то же самое в отношении его копий). Николаю I был выслан и еще один подлинник, написанный рукой Александра I, – письмо последнего к Наполеону Бонапарту, первому консулу Французской республики, от 7/19 мая 1802 года, врученное Лагарпу перед его отъездом из Петербурга, но так и не переданное адресату.
Вся коллекция (два подлинника рукой Александра I, оригиналы писем к нему Лагарпа, а также копии вместе с пояснениями к ним и указателем) 6/18 декабря 1831 года была отправлена из Лозанны в Петербург. Поступая так, Лагарп лелеял надежду не только на то, что его переписка с царем надежно сохранится в императорских архивах, но и что в России «смогут однажды любознательные читатели с нею ознакомиться и убедиться, что мог самодержец иметь искреннего и преданного друга в лице республиканца, верного принципам истинной свободы» [463]. Но новый российский император рассудил иначе. 29 февраля 1832 года Николай I ответным письмом подтвердил получение посылки, поблагодарив отправителя, после чего несколько сотен листов переписки и приложений к ней были запечатаны им в большой пакет с надписью: «Хранить не распечатывая без особого собственноручного Высочайшего повеления».
После отсылки коллекции в Петербург Лагарп продолжал обработку корреспонденции, в очередной раз копируя ее и добавляя свои комментарии. К концу 1832 года он, по-видимому, закончил комментировать значительную часть своих писем к Александру, сочтя их готовыми к публикации (31 декабря 1832 года было датировано цитированное в предисловии нашей книги обращение Лагарпа «К читателю»). Но работа не прекращалась и дальше. Например, 31 января 1835 года Лагарп писал Штапферу: «Сегодня у меня много дел по подготовке частей моей корреспонденции с известной персоной и ее дополнения объяснительными примечаниями» [464]. Датировка иных комментариев доходит до 1837 года (и в них упоминаются уже события царствования Николая I, например реформа государственных крестьян под руководством начальника V Отделения С.Е.И.В. Канцелярии Павла Дмитриевича Киселева).
Последним плодом этой работы стало продолжение «Мемуаров» Лагарпа (их первая часть была написана в 1804 году), к чему он обратился, по-видимому, в 1837 году, а последний лист успел датировать мартом 1838 года, за считаные дни до смерти. Новые тетради воспоминаний, повествующие о событиях 1801–1803 годов, по сути, служили обобщением ранее написанных комментариев к письмам, выстраивали их в связную линию и включали в себя тексты самих писем к Александру I.
Впрочем, даже эта огромная работа не поглощала швейцарца целиком, оставляя время и для других занятий. Лагарп не терял энергии и жажды знаний вплоть до самого преклонного возраста. Так, на седьмом десятке он принялся за изучение испанского и португальского языков [465]. С 1824 года он активно сотрудничал с либеральной газетой Le Nouvelliste vaudois («Водуазский хроникер»), которую издавал лозаннский профессор Шарль Моннар – его последний ученик и друг, ставший потом душеприказчиком Лагарпа. Уйдя с официальных постов после 1828 года, Лагарп и в 75 лет продолжал оставаться одним из политических лидеров своей родины во время событий 1830 года (в швейцарской истории открывающих период «Регенерации»), которые привели к либеральному пересмотру конституции кантона Во.
Неутомимой оставалась деятельность Лагарпа как естествоиспытателя. В течение ряда лет он являлся хранителем коллекций Лозаннского
