Так что Сомов – не исключение. Художнику оставалось одно: работа и работа.
«Буду делать обложку для «Die Dame». Просят изобразить «Лето» с женской фигурой и чтобы было ярко и броско». И опять условие: 18 век. Так, верно, и умру я в 18 веке!..» (10 апреля 1927).
Старая история: стоит один раз удачно выступить в определенном амплуа или жанре, и публика (читатели, зрители) из него уже не выпускает. Современный пример: веселый «тракторист» Петр Алейников не мог стать лирическим Пушкиным.
«Произошло у нас с Мефодием величайшее событие… Подумай, у нас в Париже фатера – гарсоньерка; вчера я заключил условие – и мы парижане… Состоит она из одной, но сносной по величине комнаты с отличным окном на север, что для меня как раз нужно из-за живописи, с камином, над которым большое зеркало… Окна выходят на бульвар Exelmans… в 5 минутах ходьбы начинается bois de Boulogne (Булонский лес. – Ю. Б.)…» (23 декабря 1927).
«У нас весна ранняя, чудная… – сообщает Сомов 3 марта 1928 года. – Ах, Париж, как он теперь хорош! А какие ароматы… Если бы молодость, как бы я наслаждался здесь. Все так легко. Все жаждут удовольствий…»
Мотив сожаления, что время молодости миновало, рефреном проходит в письмах Сомова к сестре.
«В этом году мне стукнет 60, а мне кажется, что я и не жил, так пролетело время, так мало им воспользовался. Может быть, это кажется. Если бы можно было начать жизнь снова, я бы лучше ею воспользовался, больше бы работал, большему бы научился. А теперь я только знаю, что ничего не знаю…» (1 сентября 1929).
Тоска по ушедшей жизни. Ничего вернуть и ничего переделать уже нельзя. Остается только вздохнуть вместе с Георгием Адамовичем:
Пора печали, юность – вечный бред…
«В этом году ни Берлин, ни Белград не дали ни одного су. Положительно кажется, что современному человеку совершенно не нужны картины. Да я это отчасти понимаю. Жизнь стала такой ультрасовременной, что в квартирах картины не нужны как-то, а перепроизводство художников невероятное. В одном Париже в год выставляются сотни тысяч картин. Лично я не жалуюсь, так как мне везет больше, чем многим и многим из моих братьев…» (14 июня 1930).
«А мне на днях, увы, старик, увы, стукнет 61. Возмутительно бежит скоро время. Ведь того и гляди будет и 70! Не могу помириться со старостью. И все мои мысли и чувства не старческие. Не запасся до сих пор никакой философией и, пуще того, религией, чтобы мудро переносить эти года. Или, может быть, так и надо, насиловать свою старость – забывать ее и идти вперед. Но можно ли идти вперед мне хотя бы как художнику? Иногда кажется, что нет, что и тут крышка…» (21 ноября 1930).
Жалобы в конвертах, отправляемых в Россию:
«Я опять принялся читать по-испански… Иногда мне на себя смешно: зачем мне этот испанский язык, когда жить осталось так мало и когда, наверно, я в Испанию не попаду. Странное существо человек – как будто он будет жить вечно, впрочем, может быть, эта иллюзия и дает ему возможность жить, мечтать, работать и совершенствоваться до самых старых годов…» (18 декабря 1931).
«Все эти дни я без устали работал… А работаешь и вдруг все мысли сосредоточиваются на ней – легче…» (3 апреля 1932).
Письмо не отправлено, и 7 апреля Сомов делает дополнение в него:
«По поводу того, что ты пишешь о смерти, о любви к природе, людям, к жизни, скажу, что у меня теперь жажда жить, быть свободным, наслаждаться природой и дружбой (но с кем теперь?) – животный протест замученного человека. Упрекаю себя в эгоизме иногда, но, может быть, моя жажда естественна и объяснима. Встать утром, не иметь обязанностей, отдыхать, не торопиться, не страдать с больным и около него – вот чего я теперь жажду…»
14 апреля 1932 года Сомов сообщает сестре, что «наш дорогой Мефодий скончался».
17 апреля: «Сегодня начал жить новую жизнь без Мефодия…»
Друг умер, Сомов остался один. Жизнь продолжается!..
«Сегодня мне опять говорили… что на вернисаже у моих картин стояло больше всего народа и все их хвалили…» (3 июня 1932). Речь идет о выставке русских художников в галерее «Ренессанс».
«…совсем не работаю и зачитываюсь Пушкиным. Решил прочесть его 6 томов от доски до доски… Какой у него всеобъемлющий, ясный, трезвый ум, какая веселость, какая приятная ирония, какая культурность для своего времени…» (16 января 1933).
«Весна! Скучаю, что у меня нет дома, семьи или друга, к кому я мог бы всякое время невзначай прийти и хотя бы молчать и просто сидеть не один…» (31 марта 1933).
«Мне иногда делается странно: несется время и несет тебя с собой. Куда? На какие страдания, невзгоды, лишения? И жизнь, которую так люблю, уходит и мчится как экспресс. Если бы я постоянно был окружен любящими людьми или очень интересными, я бы все это не так чувствовал. Вот ты счастливее меня – у тебя есть гораздо больше зацепок и ты не можешь чувствовать себя несчастно, как я…» – очередной стон в письме к сестре от 22 января 1934 года.
«В кино на «Веселые ребята». Не понравилось. Пошло, шумно, старомодно… Только красивые виды Крыма и дрессированные звери…» (дневник, 20 декабря 1934).
«Читал газету, все отвратительно на свете…» (17 марта 1938).
«Слушал речь Гитлера… Страшный, жестокий человек! Тон речи и голос пренеприятный…» (9 ноября 1938).
«Сегодня еще немного лессировал картину «Сон». Стала она еще лучше…» (13 января 1939).
«Дворец Майо (новый театр Трокадеро. – Ю. Б.)… Сидели близко, в первых рядах. Рахманинов очень постарел и сгорбился. Играл превосходно…»
В ноябре 1937 года Сомов начал работу над портретом графини Розарио Зубовой, жены графа Сергея Зубова. Модель часто уезжала, а потом умер художник – портрет остался неоконченным и хранится ныне в собрании Зубовых в Швейцарии. Именно с этим портретом связаны последние дневниковые записи Сомова.
«Сеанс. Разговор о манекене и как удобно писать на нем платье. «Я куплю Вам манекен». «Зачем же? Я сам могу купить его». «Могу же я Вам сделать такой подарок…» После ее ухода еще долго писал без нее, кресло, фон… Ночью скоро проснулся – болела голова и сильно левое ухо. Вот еще беда» (4 мая 1939).
«К утру ухо прошло… Я пошел за покупками, в мое отсутствие от Зубовых привезли манекен… В 3 часа приехала фрейлен Елена (от Зубовых. – Ю. Б.) и помогла одеть мне в платье манекен…» (5 мая).
На этом дневник Константина Сомова обрывается. 6 мая 1939 года художник неожиданно скончался. Он очень боялся цифры «70», но до нее не дотянул. Он прожил чуть более 69 с половиной лет. Боялся немощи (страдал атеросклерозом, и очень болели ноги), но умер не на больничной постели. Художнику был неприятен Гитлер, но Сомов «успел» уйти из жизни до объявления войны Франции и вхождения гитлеровских войск в Париж. Снова повезло?..
