Панин провел рукой по щеке, словно проверяя, хорошо ли выбрит, прищурился.
- Недолет сто метров, - произнес он. - Если немцы будут так стрелять из минометов, солдатам только покуривать...
- Если, если... Кто сегодня сводку слушал? - спросил Гусенко, обнимая колени руками.
Белаш снял с себя планшет, положил на траву и сел на него с притворным кряхтеньем.
- Ох, грехи тяжкие... Я сам не слушал, комсорг рассказывал...
- Ну, что?
- Ничего существенного не произошло.
- На всех?
- На всех фронтах.
- Сегодня какое - десятое? - вмешался в разговор Панин. Он прилег на траву, лицом к товарищам. - Значит, уже пятый день одно и то же. А это как же - "ничего существенного"? Днем и ночью идут...
Он указал большим пальцем правой руки себе за спину.
- Твои боевые друзья, - ответил Гусенко, глядя на дорогу. - Пойдут в бой с воздуха поддерживать будешь.
- Я-то вряд ли, - Панин выгреб из-под локтя мелкие камешки, подмостил травы. - Командир корпуса сказал, что моя специальность - разведка.
- Понравилось?
- Ему понравилось, - невозмутимо ответил Панин, делая ударение на слове "ему". - Говорит, никто до сих пор таких богатых фотопланшетов не привозил. Я у них, знаешь, какую площадь за неделю заснял...
- Быть тебе с орденом, - сказал Белаш, блеснув черными глазами. - Про Полбина рассказывают, что если он в кого-нибудь влюбится, так никаких наград не жалеет.
- Что значит влюбится? - Панин опять потер бритый подбородок. - Я не дама, во-первых. А во-вторых, он боевых парней любит, вот что.
- Да-а, - усмехнулся Гусенко, погладив усы. - Тебя дамой не назовешь. Один раз только мою бритву взял, и я после этого переключил ее на чинку карандаша... А кто это тебе, Петя, про командира рассказывал? - Он повернулся к Белашу.
- Кто? Синицын.
- А-а, Синицын! - Гусенко вынул изо рта папиросу, рассмеялся. - Давно?
- Позавчера.
Гусенко продолжал улыбаться, усы его над молодыми розовыми губами топорщились.
- Тогда понятно. Заходил я в штаб метео узнавать. И вдруг вылетает из кабинета командира твой Синицын. У тебя щеки красные, а у него были - ну, хоть прикуривай...
- Стружку снял? - приподнялся на локте Панин. Выражение "снять стружку", означавшее выговор, разнос, бытовало у авиационных техников и Панину очень нравилось. Он сам любил иной раз "снять стружку" с нерадивых мотористов, когда готовился к важному вылету в разведку.
- Снял, - ответил Гусенко. - И, видать, резец на большой угол был поставлен. Синицын меня чуть с ног не сшиб. Только отдувался, будто двадцать стаканов чаю выпил.
- Я знаю, за что его, - сказал Белаш и вдруг быстро вскочил на ноги: что-то треснуло под ним в планшете. Вытащив две половинки сломанного карандаша, он сокрушенно покачал головой. Потом торопливо достал из планшета навигационную линейку, алюминиевый ветрочет с целлулоидным ползунком, осмотрел их.
- А ты, Петя, садись на травку, - язвительно заметил Панин. - Штаны, конечно, тоже табельное имущество, но если в полете выяснится, что у тебя линейка на две части распалась, посвистишь с расчетами.
- Цела линейка-то...
- Значит, повезло. Так за что его, говоришь?
Белаш расстелил на траве измятый носовой платок, уселся и показал обломки карандаша:
- Вот за это самое.
- Не понимаю, - сказал Панин.
Гусенко догадался:
- За неисправность материальной части. Так?
Белаш кивнул.
- Точно. У него левая амортстойка шасси дала трещину. Утром он это узнал, а доложил командиру полка только вечером. Тут как раз командир корпуса нагрянул. Вызвал его к себе и спрашивает: "Почему?" Синицын отвечает: "Все равно, - говорит, - в бой сейчас каждый день не летаем, а для учебных полетов ее и завтра можно подготовить. У нас по расписанию полеты завтра".
- Ну, ну? - торопил Панин.
- Ну и дал ему командир на всю железку. "Ты же, - говорит, - боеготовность корпуса срываешь! Развращаешь молодняк! Грань между учебными и боевыми полетами проводишь! Забываешь, что на фронте находишься..." И еще в таком роде.
- А ты как, Петя, считаешь, - серьезно сказал Гусенко. - Зря, что ли, Синицын получил?
- Нет, не зря, думаю.
- Без всяких "думаю" правильно. А если сомневаешься, так, значит, и тебя Синицын развращает.
Белаш вспыхнул, но его опередил Панин:
- Ты сказал, что Полбин для любимчиков наград не жалеет. Синицын с ним еще в дивизии служил, они вместе воевали. Я знаю, что Полбин только месяц дивизией командовал, а Синицына орденом наградил.
- Значит, заслужил. А теперь разленился и совсем другое получает. Командир наш "сачков" не любит, вот что.
- Справедливый, - поддержал Гусенко. - А главное - боевой. Видал: сам полковник, а замполит и начштаба генералы. Не каждому полковнику такой корпус дадут.
- Он Герой Советского Союза... - тихо сказал Белаш.
- Вот я и говорю - настоящий герой. И если Панин орден получит за разведку - значит, стоило дать.
- А я разве против? - надулся Белаш. - Да что это вы меня к стенке прижали? На одного лейтенанта два старших - конечно, сдюжите.
- Не собираемся тебя прижимать, - сказал Панин. - Нам немца сдюжить надо.
Белаш совсем разобиделся.
- Вам? А мне что? Не надо - так по-вашему?
- Не говори ерунды, Петя, - сказал Гусенко. - Все пойдем. И до этого недалеко...
Белаш сорвал ромашку и начал по одному выдергивать нежные лепестки, приговаривая:
- Прилетит - не прилетит. Прилетит - не прилетит...
Гусенко с минуту очень серьезно следил взглядом за пальцами Белаша, потом легким ударом снизу вышиб ромашку из его рук.
- А ты все-таки развращен, Петя. Лучше на часы посмотри. Вот!
- Ну и что? - черные глаза Белаша стали круглыми. - Без пяти. Сказано было - построение в восемь, а сигнала еще нет. Значит, не прилетел.
- Он сейчас в дивизии Рубакина, - оглянулся через плечо Панин. - У них учения сегодня в пять утра начались.
- Ничего не у Рубакина. Вот он!
Гусенко бросил ромашку и рывком встал на ноги. Над лесом показался У-2. Он летел на небольшой высоте, с запада, и ветер относил звук его мотора. В воздухе беззвучно кренились две тонкие черточки. Колеса шасси издали казались подвешенными на коротких паутинках.
Гусенко, Панин и Белаш быстрым шагом пошли по кустарнику к землянке командного пункта. Туда со всех концов спешили летчики. Общее построение личного состава было назначено на восемь часов.
Полбин посадил самолет и подрулил к командному пункту.
Навстречу вышли командир авиационной дивизии полковник Дробыш и командир полка майор Пчелинцев.
Полбин выслушал доклад у самолета, держа в руках кожаные перчатки. Потом снял шлем, достал из кабины У-2 фуражку с голубым околышем, надвинул ее на глаза и пошел к штабу на полшага впереди Дробыша и Пчелинцева.
Летчики стояли в положении "вольно" под деревьями в ста метрах от землянки.
