Deus! – возгласил он своим звучным голосом. – Боже правый! Какой это был талант, какое благоразумие, какой опыт в управлении империей! Какая сила может сравниться с силой его могучего, несгибаемого духа?» [483] После этого Юлий упокоился на клиросе недостроенного собора, рядом с папой Сикстом IV, во временной гробнице, из которой его предполагалось переместить в усыпальницу, когда Микеланджело закончит свою работу.
Она наконец-то начала подвигаться. За два дня до смерти Юлий издал буллу – одну из последних, – где подтверждал, что доделку усыпальницы поручает Микеланджело и ассигнует на это 10 тысяч дукатов. Кроме того, он высказал свои пожелания. Поначалу мемориал предполагалось возвести в Сан-Пьетро ин Винколи, потом – в перестроенном соборе Святого Петра, однако на смертном одре Юлий решил, что тело его должно упокоиться в месте, которое служит самым изысканным символом его правления. По завершении работ великолепную гробницу надлежало, согласно его воле, возвести в Сикстинской капелле. Юлий возжелал упокоиться не в одном, а сразу в двух шедеврах Микеланджело [484].
Сведений о том, как на это отреагировал сам Микеланджело, не сохранилось. Когда-то у него были тесные отношения с папой, от которого он ждал многих свершений, однако в 1506 году, после разногласий по поводу усыпальницы, они охладели друг к другу – Микеланджело так и не забыл об этом эпизоде и даже много лет спустя вспоминал о нем с раздражением. Тем не менее он наверняка сознавал, что Юлий, несмотря на все свои недостатки, был прекрасным заказчиком – человеком, замыслы которого были столь же невыполнимо грандиозными, как и его собственные, упорство и амбициозность – столь же безграничными; человеком, грозная сущность которого нашла отражение, как и его собственная, в каждом сантиметре расписанного свода.
Вскоре после того, как Юлия погребли в соборе Святого Петра, тридцатисемилетний Джованни Медичи, сын Лоренцо Великолепного, был избран папой Львом Х – его избрал конклав, собравшийся под новой фреской Микеланджело [485]. Лев, друг детских лет Микеланджело, был человеком образованным, добрым и щедрым – он чтил память Юлия II и, по крайней мере поначалу, был весьма расположен к Микеланджело, которому пообещал много интересной скульптурной работы на годы вперед. Свои слова он сразу же после избрания подтвердил делом – заключил с Микеланджело новый договор на мемориал Юлия. По-прежнему планировалось украсить гробницу сорока человеческими фигурами в натуральную величину, а гонорар Микеланджело увеличили до более чем внушительной суммы в 16 500 дукатов. Сто тонн каррарского мрамора тут же перевезли с площади Святого Петра в его мастерскую в Мачелло-де-Корви. Семь лет спустя после бегства из Рима верхом Микеланджело наконец-то смог вернуться к тому занятию, которое считал «истинным призванием».
Эпилог. Язык богов
После завершения росписи сводов Сикстинской капеллы Микеланджело предстояло прожить еще пятьдесят один год и за свою долгую творческую карьеру создать как кистью, так и резцом еще множество шедевров. В 1536 году он даже вернулся в Сикстинскую капеллу и написал еще одну фреску, «Страшный суд», на алтарной стене. По странной причуде судьбы к концу жизни он стал главным архитектором собора Святого Петра. Донато Браманте скончался в 1514 году в возрасте семидесяти лет. После того как Юлий положил на место закладной камень, строительство базилики растянулось на век с лишним – тогда и появилось в итальянском языке выражение la fabbrica di San Pietro (строительство Святого Петра), подразумевающее бесконечный процесс. Место главного архитектора после Браманте занял Рафаэль, который внес ряд изменений в замысел своего ментора. Микеланджело унаследовал этот грандиозный проект более тридцати лет спустя, в 1547 году, – и показал себя, помимо прочих достижений, самым изобретательным и влиятельным архитектором своего века. Этот заказ он принял у папы Павла IV с величайшей неохотой – он считал, что архитектура не является его «истинным призванием», – и спроектировал для храма великолепный купол, который по сей день является доминантой не только Ватикана, но и всего Рима [486].
Рафаэлю не была суждена столь же долгая карьера. Он не дожил даже до конца работ над ватиканскими покоями. На момент смерти Юлия он как раз начал работу над третьей фреской в Станце д’Илиодоро – «Изгнанием Аттилы». Оставалось дописать еще одну – «Освобождение святого Петра». Когда в 1514 году она была закончена, Лев немедленно поручил Рафаэлю роспись следующего папского покоя, известного теперь как Станца дель Инчендио (Комната пожара). Она названа по одной из фресок, «Пожар в Борго», – с помощью большого числа подмастерьев работы были завершены в 1517 году.
Рафаэль выполнял и другие заказы – картоны для шпалер, портреты придворных и кардиналов и, разумеется, еще фрески. Помимо работ в соборе Святого Петра, он служил архитектором в Ватикане: достроил, а потом расписал лоджии, которые много лет назад начал строить Браманте. Кроме того, он спроектировал усыпальницу для Агостино Киджи и приступил к строительству новой виллы под Римом для брата нового папы, Джулиано Медичи. Из своего достаточно скромного жилища на площади Скоссакавалли он перебрался в собственный дворец, палаццо Каприни, – великолепный чертог, спроектированный Браманте.
Любовная жизнь Рафаэля оставалась бурной. Роман с дочерью пекаря Маргеритой Лути не помешал ему в 1514 году обручиться с молодой женщиной по имени Мария, племянницей Бернардо Довици ди Биббиена, могущественного кардинала, запечатленного на одном из многочисленных портретов Рафаэля. Однако до женитьбы так и не дошло – Рафаэль раз за разом откладывал венчание. По мнению Вазари, затягивал дело он по двум причинам. Он надеялся получить сан кардинала, что, понятное дело, стало бы невозможным после вступления в брак, а кроме того, как утверждает Вазари, «втихомолку продолжал заниматься своими любовными делами, превыше всякой меры предаваясь этим утехам» [487]. Похоже, что в результате этих бесконечных проволочек Мария умерла от разбитого сердца. Вскоре после этого, в Страстную пятницу 1520 года, Рафаэль и сам скончался после всенощного кутежа – или, по словам Вазари, «времяпрепровождения еще более распутного, чем обычно» [488]. Как и Шекспир, он отошел в вечность в собственный день рождения: ему исполнилось тридцать семь лет.
После безвременной кончины Рафаэля папский двор погрузился, по словам одного очевидца, «в глубочайшую и всеобщую печаль. Люди только о том и говорили что о кончине этого выдающегося человека, первая жизнь которого оборвалась в таком молодом возрасте – в тридцать семь лет. Его второй жизни – жизни его славы, которую не сокрушит ни время, ни смерть, – суждено быть вечной» [489]. Небеса решили послать римлянам знак того, что и они скорбят о кончине живописца, потому что на стенах Ватикана появились трещины, – в результате Льву и его свите пришлось бежать из разваливающегося дворца. Впрочем, скорее всего, трещины были не столько знаком небесной скорби, сколько результатом недавних перестроек,
