Ознакомительная версия.
Она подробно рассказала мне о своей последней поездке в Царское Село, кое-какие слухи о которой достигли наших ушей в Петрограде. Повидавшись с Дмитрием и обдумав положение со всех сторон, она приняла решение сделать последнюю попытку повлиять на царскую чету.
Когда она приехала в Царское Село, император отсутствовал. У своей сестры императрицы она встретила очень холодный прием, и представленная ею картина мрачных, бунтарских настроений, царивших в Москве, и необходимости немедленных перемен привела к неприятной сцене.
На следующее утро она получила от императрицы короткую записку с просьбой уехать. Императрица писала, что их точки зрения так сильно различаются, что они никогда не смогут прийти к согласию. Она добавила, что хотя император и возвратился, но он так занят, что не может найти времени для беседы, о которой просила моя тетя.
Тетя вернулась в Москву подавленная. Через несколько дней после этого Распутина убили. Не зная никаких подробностей, тетя послала Дмитрию восторженную и, вероятно, неосторожную телеграмму, которую довели до сведения императрицы. В результате ее обвинили в соучастии. И теперь, несмотря на любовь к сестре и все христианские чувства, тетиному терпению пришел конец.
В Москве царило лихорадочное воодушевление; ее жители, считая Дмитрия своим, хвастались его деянием. Я уехала из Москвы в тот же день и отправилась в Киев. Вдовствующая императрица, которая любила Дмитрия и меня с самого детства, приняла меня со своей обычной теплотой. Она внимательно выслушала все, что я должна была сказать, но я очень быстро поняла, что совершенно бесполезно рассчитывать на какое-либо вмешательство с ее стороны.
Все аргументы уже давно истощились; кроме того, существовали темы, которых никогда не касались ни мать, ни сын. В своих разговорах они старались предусмотрительно избегать всего, что касалось молодой императрицы. После этого мне ничего не оставалось делать, обратиться за помощью было не к кому.
Совершенно измученная, я заболела, и все же до своего отъезда из Киева я сумела повидаться с великим князем Александром, который в то время командовал там авиацией. Помню, что у нас с ним была интересная беседа на политические темы, и он показал мне разработанный им подробный проект организации кабинета министров в соответствии с требованиями момента и нуждами страны. Он планировал предложить проект императору в качестве чрезвычайно либерального, который, тем не менее, полностью согласуется с его властью как монарха.
Я приехала в Царское Село совершенно больная и расстроенная. Отец старался удержать меня возле себя, но, как только я смогла вставать с постели, я решила возвратиться в больницу, где меня ждала работа, которая могла отвлечь меня от моих печальных мыслей.
Тем временем моего брата с распростертыми объятиями принимали в маленькой пограничной крепости, к которой он в конце концов был приписан. Во время своей поездки за ним следовали несколько сторонников Распутина, которые намеревались отомстить за смерть своего могущественного благодетеля, но этих людей заметили и отправили назад, и новые товарищи Дмитрия, как заверил меня генерал Лайминг, неусыпно присматривали за ним.
Смерть Распутина изменила не только весь образ мыслей всего двора. Императрица стала видеть вокруг себя измену и доверяла только тем людям, которых рекомендовал некогда Распутин. В воздухе пахло революцией. Когда спустя два месяца она началась, Дмитрий был все еще на Кавказском фронте. Наказание спасло ему жизнь.
За эти четырнадцать лет многое было сказано и написано о Распутине. Ни одна историческая фигура современности не возбуждала к себе такого интереса, как этот своеобразный, хитрый и ловкий крестьянин. Подробности его смерти уже давно известны, причины и последствия его положения при российском дворе были рассмотрены и изучены со всех сторон. Но мой брат по-прежнему верен данному им слову, верен себе; никто никогда не слышал от него рассказов о том, что случилось той ночью с 16 на 17 декабря во дворце Юсупова, и вряд ли кто-нибудь когда-нибудь услышит.
Одним холодным зимним утром в начале 1917 года я возвратилась в Псков. Было еще темно. Город, который в течение многих месяцев был для меня таким знакомым, теперь казался чужим, да и я сама глядела на все другими глазами.
В воздухе витала неопределенность. Лица, которые до этого были открытыми и доверчивыми, теперь стали мрачными и непроницаемыми. Люди избегали смотреть на меня.
Я снова принялась за работу, но у меня больше не было ни моих прежних сил, ни рвения; казалось, что-то сломалось во мне. Простые и естественные отношения с персоналом больницы начали меняться; вскоре меня стали избегать. Наши раненые, которые до этого всегда были послушными и тихими, уже не были теми бесхитростными терпеливыми людьми, как в начале войны. Разговоры в палатах становились громче, слышались жалобы на уход, на пищу. Случайный пациент становился совершенно неуправляемым.
Однажды я помогала перевязывать идущих чередой легко раненных, только что прибывших с фронта. Входивших пациентов распределяли по столам. Я уже перевязала их бесконечное число, когда мне выпало перевязывать неприятного с виду солдата маленького роста. Он был ранен в большой палец на правой руке. Я посадила его на стул перед собой и, снимая верхний слой бинтов, терпеливо начала отмачивать часть грязной повязки, которая присохла к ране. Он ерзал, шепотом ворчал.
Я начала снимать мокрый бинт. Вдруг он подпрыгнул и сильно ударил меня в грудь. Это отбросило меня назад, но по какой-то причине я не упала. Он стоял посреди комнаты, злобно глядя по сторонам. Казалось, все обратились в камень; первым пришел в себя врач, который работал вместе с нами. Он схватил этого человека за воротник и потащил его в другой конец комнаты. В тот же день мы перевели этого хама в другую больницу.
Приблизительно 8 марта до нас дошли неясные слухи о голодных бунтах в Петрограде. В Пскове все было по-прежнему тихо. Утром 10 марта я поехала на вокзал повидать своего дядю, великого князя Георгия, который находился в Пскове проездом. Когда мой водитель слишком быстро стал пересекать колею, я подпрыгнула на сиденье и сильно стукнулась головой о потолок машины. Он обернулся, но так как я на вид была цела и невредима, он поехал дальше. Через некоторое время я почувствовала капли у себя на лбу. Дотронувшись до него рукой, увидела кровь на своей белой шерстяной перчатке. Когда машина остановилась на вокзале, офицер, который прибыл, чтобы встретить меня, и открыл дверцу машины, вздрогнул и воскликнул: «Вы ранены, ваше высочество?»
Ознакомительная версия.
