— В Индии живут индусы.
Больше я не стал его слушать. Должно быть, он в Индии все время в гостинице сидел и папиросы курил. Оттого-то он ничего не знает про Индию. Знает только, что в Индии живут индусы, женаты на индусках и говорят по-индусски. Вот и все.
У меня было пальто с пелеринкой. Пелеринка надевалась на плечи поверх пальто и застегивалась на шее. Такое же пальто было и у старшего брата.
Сшила нам обоим мама по старой заграничной картинке.
Мы с братом чувствовали, что мама затевает что-то неладное, когда она, вся в лоскутах и нитках, становилась перед нами на колени и принималась в десятый раз запахивать и распахивать на нас пальто, еще без пуговиц и рукавов. Мы стояли недовольные, часто моргали глазами и думали:
«На кого только мы похожи будем!»
И в самом деле, мы были ни на кого не похожи. Ни у одного мальчика — ни в городе, ни у нас на слободке — не было пелеринки. Мальчишки на улице не давали нам проходу.
Мы ходили в такую школу, куда надо было носить свою чернильницу.
Чернильницы нам купили «непроливательные» — тяжелые баночки из толстого зеленого стекла с воронкой внутри.
Идем мы как-то с братом по улице осенью, когда уже холодеть стало.
Шагаем по твердой земле, по самой середине улицы — чтобы собак у ворот не дразнить. Сумки у нас — через плечо, чернильницы в руках.
Вдруг слышим голоса, смех. Мальчишки играют в бабки. Пестрые, крашеные кости расставлены во всю ширину улицы. А один из мальчишек отбежал немного назад и целится в кости плоской свинцовой «биткой». Раз — и сшиб пару.
Брат осторожно перешагнул через ряд костей. Я тоже шагнул, но нечаянно задел бабку ногой.
Мальчишки рассердились. Один замахнулся на меня, а другой — в рваных штанах, рыжий, рябой — подскочил ко мне, скривил щеку и говорит:
— Разрешите перышко в вашу чернильницу обмакнуть — прошение в управу написать!
Я поднял руку с чернильницей, а он меня ударил под самый локоть.
Покатилась моя чернильница боком по дороге. Хорошо, что не разбилась — из толстого стекла была сделана.
Брат закричал издали:
— Эх вы! На маленького напали!
Они — на него. Со всех сторон обступили. Дергают за полы пальто, за пелеринку, дразнят:
— Какой это у вас фасончик?
— Чего это вы юбочку на плечи надели?
Брат закричал не своим голосом:
— Дураки! Разбойники! Сумасшедшие арестанты!
И легонько ударил рыжего мальчишку левой рукой, — в правой у него была чернильница.
Мальчишки захохотали, сбили брата с ног и навалились на него всей кучей. Чернильницу у него сразу отняли и стали перебрасывать по всей улице, как мяч. Пропала чернильница, разбилась о камень. Я подскочил к рыжему и вцепился обеими руками ему в тело, — у него сзади в штанах была дыра. Рыжий разом обернулся, поймал меня и прижал коленом к земле. Не помня себя, я заколотил ногами по земле и заорал на всю улицу.
И вдруг мальчишка отпустил меня и кинулся удирать. На бегу он успел крикнуть ребятам:
— Евдак… Те-кай!
Смотрю: за мальчишками гонится целая орава других мальчишек, а впереди этой оравы несется рослый парень в синей рубашке и в кожаном фартуке.
Тут и мы с братом замахали руками и пустились в погоню.
Жарко, весело. Улица пустая, широкая. Ноги в осенней траве путаются.
Гоним мы мальчишек и такие слова кричим, что и сами в первый раз слышим.
До самого кладбища гнали. А потом постояли немного, посмотрели бегущим вслед и спокойно пошли назад.
Я иду рядом с большим парнем в кожаном фартуке и, задыхаясь от восторга и благодарности, спрашиваю;
— Это вас зовут Евдак?
— Меня.
— Какой вы сильный! Вас все мальчишки на улице боятся.
А он отвечает:
— Нет. Они только на нашей улице драться не смеют. На своей дерись сколько хочешь, а на чужой нельзя.
— А чьи они, эти мальчишки?
— С рязановского двора, кишечники. А сюда они ходят с нашими ребятами в бабки играть. Ну, бабки одно дело, а драться — другое. А вы чего такие чудные? — вдруг спросил он меня.
— Как чудные?
— Да вот польта на вас такие… Будто у певчих из костела. И чернильницы…
Он прыснул, отвернувшись в сторону. Его товарищи тоже засмеялись.
— Мы нездешние, — виновато сказал брат, — мы всего три дня как в этот город приехали.
— А вы русские? — спросил рыжий.
— Да, — сказал я.
— Нет, — сказал брат, — Мы евреи.
— Ну, это ничего, — ответил рыжий. — У нас во дворе тоже есть еврейчик, Жестянников Минька. Тут мы расстались.
* * *
Больше мы в пелеринках и шляпах не ходили, а чернильницы стали прятать в карман, — чернила из них не выливались.
Только это не помогло. Кишечники нас запомнили. Жили они совсем рядом с нами — на большом дворе с открытыми настежь воротами. Через весь двор была там протянута веревка, а на веревке висели сухие и легкие, как папиросная бумага, кишки и пузыри. Они шелестели от ветра и очень нехорошо пахли. Вся наша улица пахла кишками.
У ворот встретил нас как-то одноглазый мальчишка-кишечник. Он свистнул и сказал, озираясь по сторонам:
— Вам тут, на нашей улице, все равно не жить. Подкараулим и убьем.
Мы с братом очень перепугались и не знали, что делать. Большим жаловаться нельзя. Я отправился искать Евдака.
Сначала пошел по нашей улице, потом по переулку, потом по той улице, где была драка. Вот и ворота, откуда выскочили сапожники. В самом конце двора маленький домик. По двору бегает мальчишка, смуглый, краснощекий, и ловит, подбрасывая на бегу, гимназическую фуражку без герба.
— Злые тут у вас собаки? — закричал я издали.
— Не кусаются, — отвечал мальчишка. — А вы до кого, до портного или до сапожника?
— Я к сапожнику, — сказал я, — а вы кто?
— Мой отец портной Жестянников, а я Минька.
Он показал мне дверь к сапожнику. Я вбежал и оробел. У перевернутого ящика сидели на скамеечках мальчишки, а среди них сам сапожник. Глаза у сапожника были наполовину закрыты, а лицо у него все заросло бровями, усами и бородой. Когда я вошел, Евдак весело колотил молотком по большому и неуклюжему сапогу, из которого торчали деревянные гвозди, а другой мальчишка чистил грязными руками картошку.
Сапожник хрипло кашлянул и спросил:
— Вы от кого?
Потом приставил руку к уху и сказал нетерпеливо:
— Ась?
Я не знал, что отвечать. Мальчишки засмеялись, а Евдак покраснел.
— Они до меня, — сказал он, вставая. Потом взял меня за плечи и выпроводил на двор. Там я наконец перевел дух.