С сентября 1935 года начались занятия на 4-м курсе вечернего отделения Политехнического института, и надо было переходить на работу по специальности. Пришлось распрощаться с «Интуристом». Меня приняли техником в конструкторское бюро завода «Ленинская кузница». Верфь, в проектировании которой участвовал мой отец, уже построили, и в затоне, близ Подола, начался выпуск пассажирских пароходов и буксиров. То были еще суда с расположенными по обе стороны корпуса гребными колесами. Мне поручили выполнять рабочие чертежи механизма, приводящего в действие деревянные плицы. После того как чертеж был готов на ватмане, его должны были переносить на кальку копировщицы. Мне приглянулась одна из них — хорошенькая, веселая девушка Галя. Мы с ней сдружились, а в декабре 1940 года и поженились, когда, после многих приключений и передряг, меня назначили 1-м секретарем посольства СССР в Германии.
Работа и занятия поглощали весь день. Время летело быстро. Только по воскресеньям, в единственный тогда выходной, можно было отдохнуть и развлечься. Летом увлекались прогулками на парусной яхте, зимой лыжами, коньками и катанием на санках с горки.
В эти годы поднялась новая волна репрессий. За арестом маршала Тухачевского и других высших командиров Красной Армии стали исчезать многие технические специалисты, ученые, писатели, артисты. Эта мясорубка затронула лишь несколько знакомых мне семей. И потому мне все еще казалось, что в новой волне террора есть какой-то смысл: ведь других-то она обошла. Не значит ли это, что те, кого забрали, быть может, действительно в чем-то повинны?..
Весной 1938 года я защитил дипломную работу, успешно окончил институт, получил специальность инженера-технолога и был направлен на знаменитый революционными традициями киевский завод «Арсенал», числившийся в оборонном реестре под номером 393. Там производились артиллерийские орудия. Мне предстояло стать оружейником.
Но судьба распорядилась по-иному.
Среди зарубежных государственных деятелей, которых мне довелось близко наблюдать, наибольшее впечатление оставил Франклин Делано Рузвельт. У нас в стране он заслуженно пользуется репутацией реалистически мыслящего, дальновидного политика. Его именем назван один из главных проспектов Ялты. Президент Рузвельт занял выдающееся место в современной истории Соединенных Штатов и в летописи второй мировой войны. Мне он запомнился как обаятельный человек, обладающий быстрой реакцией, чувством юмора. Даже в Ялте, когда было особенно заметно ухудшение его здоровья, все присутствовавшие отмечали, что ум президента оставался ярким и острым.
Я считаю для себя большой честью поручение переводить беседы Сталина с Рузвельтом во время их первой встречи в Тегеране в 1943 году. Все, что тогда произошло, глубоко запало мне в память.
Советская делегация, в которую входили Сталин, Молотов и Ворошилов, отбыла в иранскую столицу за день до моего возвращения в Москву из Киева, где я тщетно пытался разыскать родителей. Мне пришлось ее догонять. Вылетел поздно ночью в Баку и прибыл туда только к вечеру. Рано утром отправился самолетом в Тегеран. Едва добравшись в середине дня до советского посольства, узнал, что мне сейчас предстоит переводить первую беседу двух лидеров. Прилети мой самолет хотя бы на час позже, я опоздал бы на эту встречу, не говоря уже о том, что вызвал бы неудовольствие Сталина, который сам выбирал себе переводчика для каждой беседы.
Когда я вошел в комнату, примыкавшую к залу пленарных заседаний, там уже находился Сталин в маршальской форме. Он пристально посмотрел на меня, и я поспешил извиниться за небольшое опоздание, пояснив, что явился прямо с аэродрома. Сталин слегка кивнул головой, медленно прошелся по комнате, взял из бокового кармана кителя коробку с надписью «Герцеговина флор», вынул папиросу, закурил. Прищурившись, взглянул менее строго, спросил:
— Не очень устали с дороги? Готовы переводить? Беседа будет ответственной.
— Готов, товарищ Сталин. За ночь в Баку хорошо отдохнул. Чувствую себя нормально.
Сталин подошел к столу, небрежно бросил на него коробку с папиросами. Зажег спичку и раскурил погасшую папиросу. Затем, медленным жестом загасив спичку, указал ею на диван и сказал:
— Здесь, с краю, сяду я. Рузвельта привезут в коляске, пусть он расположится слева от кресла, где будете сидеть вы.
— Ясно, — ответил я.
Мне уже не раз приходилось переводить Сталина, но я ни разу не слышал, чтобы он придавал значение таким деталям. Возможно, он нервничал перед встречей с Рузвельтом.
Сталин, конечно, не сомневался, что отношение президента к системе, которая его усилиями возобладала в Советском Союзе, крайне отрицательное. Для Рузвельта не могли быть тайной кровавые преступления, произвол, репрессии и аресты в сталинской империи — уничтожение крестьянских хозяйств, насильственная коллективизация, приведшая к страшному голоду и гибели миллионов, гонения на высококвалифицированных специалистов, ученых, писателей, объявленных «вредителями», истребление талантливых военачальников. Страшные последствия сталинской политики породили на Западе крайне отрицательный образ Советского Союза. Как сложатся отношения с Рузвельтом? Не возникнет ли между ними непреодолимая стена? Смогут ли они преодолеть отчуждение? Эти вопросы не мог не задавать себе Сталин.
Думаю, что и президент понимал, сколь важно в создавшейся тогда ситуации найти общий язык с кремлевским диктатором. И он сумел так подойти к Сталину, что этот подозрительный восточный деспот, кажется, поверил в готовность демократического сообщества принять его в свою среду. На первой же встрече с советским лидером Рузвельт попытался создать атмосферу доверительности. Не было никакой натянутости, настороженности, никаких неловких, длительных пауз.
Сталин также решил пустить в ход свое обаяние — тут он был большой мастер. До войны наш вождь редко принимал зарубежных политиков и потому не мог иметь соответствующего опыта. Но он быстро наверстал упущенное, проявив свои способности уже при встрече с Риббентропом в августе 1939 года. После гитлеровского вторжения Сталин непосредственно участвовал в переговорах. Беседы с Гопкинсом, Гарриманом, Хэллом, интенсивная переписка с Рузвельтом дали ему возможность пополнить представления об американцах и отработать особую манеру ведения дел с ними. Но все же можно было заметить, что перед первой встречей с президентом Соединенных Штатов осенью 1943 года Сталин чувствовал себя не вполне уверенно.
