«Всюду, куда бы мы ни посмотрели, — писал Чичерин в 1925 году, — какую бы частность нашей политики мы бы ни взяли, мы всюду наталкиваемся в конечном счете на основные комбинации мировой политики, то есть на ту мировую политику мировых держав, которые своими щупальцами проникают повсюду, которые действуют и в Польше, и в наших западных лимитрофах, и на всем протяжении Ближнего и Дальнего Востока».
Чичерин начал с изучения донесений о политике английского правительства и вскоре пришел к твердому выводу, что Англия предпринимает усилия в целях изоляции Советского Союза и создания так называемой «оборонительной линии» вдоль его западных границ. С помощью всевозможных посулов она хочет оторвать от СССР страны-лимитрофы. Такова одна сторона вопроса. Одновременно Англия боится потерять Германию и ради сохранения ее на своей стороне готова принести в жертву Польшу.
Версальский мир не принес успокоения. Все крепче завязывался узел новых противоречий. Правительства капиталистических стран метались в поисках выгодных комбинаций. Иногда шла охота за двумя зайцами с перспективой не убить ни одного. Используя противоречия, советская дипломатия должна срывать планы, направленные на изоляцию Советского Союза и создание антисоветских блоков.
Чичерин видит: Германия боится разрушить свои отношения с Советским Союзом и оказаться один на один с Францией, которая усиленно вооружается. Польша опасается остаться лицом к лицу с недовольной Германией, Франция готова идти на соглашение с Советским Союзом, но боится экономических и финансовых контрмер Англии. Все чего-нибудь или кого-нибудь да боятся, все ищут партнеров и все ненавидят Советский Союз. Тем не менее в создавшейся обстановке интересы капиталистов толкают их на расширение связей с СССР.
Возобновились переговоры с немецкой делегацией о заключении торгового договора. Правда, было похоже, что немцы ведут переговоры в целях шантажа англичан. Глава германской делегации Кернер, пользуясь тем, что сторонник договора Ранцау был в Германии, упрямился, «выжимал» уступки, раздувал мелочи и вел дело на затяжку переговоров. Из Берлина приходили малоутешительные вести: немцы заявляли, что они по-прежнему придерживаются линии Рапалло, но от прямого ответа на вопрос о сроке окончания переговоров уклонялись.
Надо ли говорить, что режим Чичерина по возвращении из поездки не изменился, рабочий день оставался загруженным до предела. Личные секретари пытались избавить его от чтения материалов, но он замечал это, и тогда следовал разнос. И снова вся почта исправно шла к нему. Особенно его привлекали материалы из стран Востока, ибо, несмотря на заинтересованность политикой западноевропейских стран, руководство восточными делами он не хотел никому передоверить.
— Давайте мне почту не поздно вечером, а с вечера, чтобы я мог получше с ней ознакомиться, — теребил он своих секретарей, — а то теперь получается так, что днем я довольно свободен, а ночью вы меня нагружаете целой кучей материалов.
Секретари недоумевали: когда же это было «свободное» время? Его бывший секретарь Б. И. Короткий вспоминал: «Чичерин являлся образцом исключительной аккуратности и точности во времени. Эта аккуратность и точность у Георгия Васильевича носила характер исключительной педантичности. Составляя график своего рабочего дня на 3–5–7 дней вперед, он назначал время для приемов таким образом: одному в 11 часов, следующему в 11 часов 10 минут, третьему вдруг в 11 часов 18 минут и т. д., и этот график почти никогда не нарушался. Но если по вине кого-либо из работников или гостей нарушение точности во времени имело место, то это приводило прямо к драматическим результатам».
Несмотря на кажущийся беспорядок в рабочей комнате, здесь каждая папка, бумага имела свое место, дела в шкафах Георгий Васильевич раскладывал по своей системе, каждое интересное сообщение прятал в специальную папку, и если кто-нибудь из личных секретарей заводил новое дело, то он был обязан доложить об этом наркому и показать папку, чтобы он запомнил ее внешний вид. Газеты тоже не «валялись» где попало, как иногда пишут в воспоминаниях о нем: для прочитанных, но необработанных было место на диване, для непрочитанных — на столе. Ни одна мелочь не ускользала от его внимания.
Напряженная работа, отсутствие отдыха, полное безразличие к своему здоровью быстро свели на нет результаты лечения в Германии в 1922 году. Чичерин становился крайне рассеянным ко всему, что не касалось работы, частенько, выходя из кабинета, забывал ключ в дверях, английский замок защелкивался, и секретарям приходилось осваивать профессии «взломщиков». Раздражали мелочи, на которые раньше он не обращал внимания.
— Лампочки, — сказал он как-то недовольным тоном секретарю, — лукаво выглядывают из-под абажура. Мешают работать.
Однажды Чичерин узнал, что секретари не докладывают ему о частных письмах, в которых в основном содержались просьбы о визах (письма направлялись прямо в консульский отдел). Снова нарком выразил недовольство.
— Я уверен, — возмущался он, — что не на все, а скорее всего ни на одно такое письмо вы не отвечаете, а между тем у каждого порядочного министра иностранных дел есть своя канцелярия, на обязанности которой лежат ответы на запросы частных лиц. Тогда это получается и тактично и аккуратно!
Впрочем, гнев его быстро проходил, он не помнил зла и считал, что после замечания человек непременно исправится. Личных антипатий, не связанных с принципиальными вопросами, у него не замечалось. Если он бывал не прав, то, помучившись наедине, честно признавался в ошибке и просил извинений.
В августе Георгий Васильевич снова занемог.
Дела же требовали к себе внимания. Еще 27 июля из Берлина пришло обнадеживающее сообщение, что министр иностранных дел Германии Штреземан готов в ближайшем времени подписать торговый договор с СССР. Это, казалось, должно было дать энергичный толчок к переговорам в Москве. Но, увы, и на этот раз немцы под предлогом отсутствия ясных инструкций не особенно спешили. В Берлине были сильны влиятельные круги, которые продолжали ориентироваться на Запад, добиваясь прежде всего сближения с Англией.
Все время Чичерин проводил у себя в кабинете, никого не принимая. Врачи запретили двигаться, и большую часть времени он находился в постели. По договоренности между собой личные секретари неотлучно находились возле него, так как сейчас Георгий Васильевич мог работать только с их помощью. Он отдавал себе ясный отчет: в таком положении он не может эффективно руководить делами наркомата — и начал понемногу свертывать работу, а затем и совсем передал дела Карахану, которого по-прежнему высоко ценил за умение без суеты, деловито и не мешкая решать самые серьезные проблемы.
