Мое положение было также необычным. Несмотря на мои проигрыши, люди продолжали ходить, чтобы посмотреть иа меня. Я уже упоминал об этом. И говорю об этом снова, потому что нахожу этот факт многозначительным.
Ни в какой момент я не чувствовал себя разочарованным. Для многих людей я, наверное, казался спортсменом, привыкшим побеждать, который вдруг перестал побеждать и не знает почему. В действительности же обнаружилось, что я просто был не в состоянии заставить себя тренироваться к турне по всему свету только для того, чтобы удержать свой рекорд непобитым. Чтобы взяться за оружие по-настоящему, мне нужны были олимпийские игры или какая-нибудь еще недостигнутая цель.
В своей жизни я совершил всего два турне по всему свету; одно — последнее, а другое — в 1961 году, когда еще восходил на вершину. Во всех других случаях, уезжая из Новой Зеландии, я ехал выступать в специальных соревнованиях и был в состоянии подготовить себя к ним в должной степени. В 1962 году я смог выступать в течение длительного сезона, потому что еще не добился всего, чего мог. Тогда я не выступал в состязаниях на милю и жаждал попробовать свои силы в этом виде. Мне еще было что завоевывать.
Наконец, болезнь в Ванкувере сорвала два моих выступления, далее еще три были сорваны из-за «забитых» в Сан-Диего ног, прежде чем я снова нашел себя. Кажется, тогда я нашел настоящую форму, но в последующих выступлениях этот пик оказался несколько ниже, чем можно было предполагать на основании моих выступлений в Лос-Анджелесе и Сан-Диего. Я положился несколько более чем следовало на огромную тренировочную работу, выполненную мною в процессе подготовки к Токио. Я убедился, что, выступая в соревнованиях, можно вывести себя из формы.
Конечно, все вместе взятое не могло не переменить моего отношения к бегу. Вероятно, после всего, что случилось, я оказался психически подготовленным к завершению своей спортивной карьеры. Возможно, я мог бы добиться новых успехов, переключившись на 5000 м и поставив перед собой ряд новых задач. Но у меня никогда не было нужды это делать, ничто меня не заставляло об этом думать. Я оставил спорт полностью удовлетворенный и прошел бы через это последнее турне еще раз, даже если бы оно принесло мне те же самые результаты. Нет, не те же самые. Эпизод в Ванкувере я хотел бы исключить. И это единственное, на что я бы не отважился снова.
До тех пор пока я не переставал выступать в соревнованиях, я не мог правильно оценить, до какой степени легкая атлетика доминировала в моей жизни. Как только я кончил в 1958 году школу, я был вовлечен в жесткую спортивную тренировку лидьярдовского типа. Такой режим продолжался до июля 1965 года. С 18 и до 26 лет моя жизнь была подчинена требованиям тренировки.
В течение семи лет я не предпринимал ничего, не взвесив заранее, как это отразится на моей тренировке. Не будет ошибкой, если я скажу, что почти все, что угрожало быть помехой в моей тренировке, отбрасывалось прочь.
Тренировка — это нечто большее, чем просто тратить два часа в день. Вся жизнь вертится вокруг нее. Сознательный спортсмен должен соблюдать умеренность во всем. Может быть, это в некоторых отношениях и хорошо, однако такой подход имеет и свои неудобства, что ясно каждому.
Сделав выбор и следуя своей колее, я стал немного замкнут. Многого я в жизни не знал — я знал о ней лишь в той мере, в какой она касалась меня как спортсмена. Это ненормально для обычного человека. Для меня жить означало рано ложиться и рано вставать; не взирая ни на что, постоянно настраивать себя на тренировку и постоянно заботиться о прогрессе в тренировке и соревнованиях.
Круг моих друзей сузился. Чтобы добиваться успехов, спортивная цель должна быть поставлена выше всего другого, и я знал это. Если кто-нибудь приглашал меня в гости, я уже в половине десятого поглядывал на часы. Конечно, не все спортсмены так поступают, но ведь и не все добираются до вершины!
Я привык извиняться, что не могу сочетать учебу с бегом. Это не обязательно для всех спортсменов, но все же, наверное, справедливо для тех, кто работает и пытается сочетать учебу с бегом в свободные от службы часы. Чем-то приходится пренебрегать.
За все время моей беговой карьеры у меня был огромный запас движущих сил, и я их вкладывал в тренировку, чтобы добиться намеченной цели. Теперь я уже больше не выступаю, но у меня по-прежнему осталась потребность движения вперед. Теперь, сознавая ответственность семейного человека, я вкладываю свою энергию в работу и в мой дом.
Постоянная тренировка выработала во мне способность отгораживаться от людей, с которыми я не хочу говорить.
Я был настолько озабочен тем, чего я должен добиться в беге, что всегда чувствовал необходимость поддерживать определенный психический настрой, чтобы тренироваться каждый день. Если кто-либо начинал нарушать этот настрой, я закрывался для него. Эту бесценную способность я выработал в себе совершенно автоматически, возможно, ее правильно будет назвать «преданностью делу».
В некотором отношении я стал чрезмерно сосредоточенным и очень нетерпимым человеком. Но я всегда благожелательно относился к искателям автографов не из-за себялюбия, но, вероятно, из-за смеси своего терпения, уважения к публике и некоторой совестливости.
Многое в моем характере в корне изменилось, когда я прекратил бегать. Освободившись от необходимости думать только о беге, я обнаружил, что могу теперь бездельничать и размышлять о многих вещах, над которыми прежде не задумывался, потому что на это у меня ни когда не было времени. Я нахожу в этом удовольствие. Неожиданно передо мной развернулся широкий мир, и, возможно, как новичок, я радуюсь ему больше, чем средний человек двадцати шести лет.
Бег доставил мне много переживаний, которые никогда не были бы доступны, будь даже у меня деньги на зарубежные поездки. С другой стороны, бег сделал меня до некоторой степени циником, возможно, из-за того, что мне удалось заглянуть в человеческую душу. Я стал в высшей степени подозрителен к людям, которые, как я чувствовал, могли отвлечь меня от моих целей, намеренно или нечаянно. Это проявилось даже в моих ранних отношениях с Салли. Теперь я понимаю, как много она сделала, чтобы помочь мне, но из-за своей подозрительности и необходимости сохранить свой образ жизни неизменным, я вынуждал ее изменяться в гораздо большей степени, чем изменился сам; наверное, в большей степени, чем обычно человек меняется в браке.
Теперь я начинаю чрезвычайно ценить те обыкновенные стороны будничной жизни, которых раньше даже не замечал. Я уверен, сегодня встречи с людьми меня радуют гораздо больше. Моя работа связана с этим, и теперь я чувствую себя с людьми увереннее и свободнее.
