возможные ответы на этот вопрос. По-видимому, первая причина была интеллектуального свойства: обращение к религии значительной части интеллигенции стало частью общеевропейского восстания против позитивизма. Российские мыслители, в отличие от их западных коллег, не были «удовлетворены существованием в сумеречной зоне отсроченных выводов, открывались для метафизики, но с настороженностью относились к догматическим утверждениям» [484]; в этом восстании они дошли до логического конца, придя к модернистской философии, которая одновременно была глубоко религиозной. Тем самым русские поэты, писатели и философы вписали свои идеи в русскую традицию религиозной мысли, развитие которой впоследствии было прослежено Флоровским начиная от средневекового «кризиса русского византинизма» [485].
Вторая причина была связана с особой ролью, которая в российском обществе и истории принадлежала церкви. В самом широком смысле, сплав (симфония) светского и духовного, созданный императором Юстинианом, абсолютным правителем христианского Византийского государства, от которого Россия унаследовала не только культурные, но и социальные традиции, имел последствием взаимозависимость общественных и религиозных институтов, что, в свою очередь, отразилось на браке, образовании, семье, труде и соблюдении религиозных обрядов. Эрнст Трёльч, рассуждавший с точки зрения протестантизма, считал, что восточная церковь оставалась «по-настоящему средневековой» и в XX столетии, поскольку сохраняла средневековое «единство цивилизации, соединявшей духовное и мирское, естественное и сверхъестественное, государство и церковь» [486]. Мережковский и Булгаков понимали, что реформа церкви может стать ключом к реформированию общества в целом [487]. Но такое объяснение слишком общо, чтобы счесть его полностью удовлетворительным. Можно полагать, что религиозное движение возникло в ответ на «правление» (1881–1905) Константина Победоносцева, печально знаменитого обер-прокурора Священного синода. В эпоху папской Rerum novarum (энциклика «Однажды пробуждено желание нового…») Победоносцев предпочел противопоставить царящему в современной жизни разброду жесткое, непреклонное утверждение принципов иерархии, порядка, социальной гармонии и враждебности к переменам. Оказывая сильное влияние на бывших когда-то его учениками Александра III и Николая II, Победоносцев реализовал свою собственную интерпретацию симфонии церкви и государства, при которой церковь стала мощным инструментом самодержавия. В ее распоряжении были миссионерские братства, приходские школы и духовенство, обязанное служить проводником государственной политики. Парадоксальным образом сам консерватизм его позиции спровоцировал бурную реакцию среди духовенства и усилил религиозный пыл мирян. В ответ на его политику духовенство в массовом порядке покидало церковь, но в итоге религиозная активность не пошла на спад, она просто перешла из церковной среды в светскую. Светские богословы и разочарованное духовенство, лишенные руководства официальной церкви, создали свой собственный религиозный модернизм – можно сказать, что именно это и должно было произойти в соответствии с соборной традицией православной церкви. Отставку Победоносцева в 1905 году и в конечном итоге созыв Церковного собора в 1917 году можно рассматривать как (пиррову) победу этого «либерального» и соборного течения внутри православия.
Третья причина важной роли религии в культуре начала XX столетия связана с опытом интеллигенции и чувством поражения, понесенного в революционные 1905–1907 годы. Во время революционных столкновений лик народа, воспевавшегося в течение полувека после отмены крепостного права, оказался страшным, злобным, грубым и неуправляемым. Отчасти именно в этом контексте Мережковский, Белый, авторы «Вех» и другие внезапно почувствовали силу народной веры, того аспекта русской жизни, который игнорировался их светскими предшественниками-народниками и который теперь стал казаться все более привлекательным. Статьи, опубликованные в «Вехах», были проникнуты сокрушенными размышлениями от том, что, возможно, интеллигенция должна была бы учиться у народа, а не наоборот; предметом урока стала была вера. На самом деле, степень истинной «религиозности» народа – старая проблема, которая возвращает нас к спору Белинского с Гоголем [488]. Трудно сказать, понравилось бы крестьянам обновленное православие или нет; но его привлекательность для «средних слоев», наиболее широко представленных на Церковном соборе 1917 года, – учителей, журналистов, врачей, сельского духовенства – не вызывает сомнений. В этом отношении данная книга ставит больше вопросов, чем дает ответов. Складывается впечатление, что наше понимание мирского благочестия и общественной роли церкви накануне революции, о которой мы до сих пор знаем очень мало, может помочь нам понять саму революцию и те социальные преобразования, которые она выдвинула.
Ясно одно: религиозное движение начала столетия нельзя сбросить со счетов как проявление отсталого, консервативного романтизма, столкнувшегося с модернизацией и индустриализацией. В конце концов, модернизация не обязательно сопровождается секуляризацией и отказом от традиционных ценностей. В России на рубеже веков модернизация сопровождалась процветанием религии и традиционной культуры, которыми были насквозь пропитаны модернистская литература, искусство, философия и политика. Эксперимент провалился. Тем не менее в наш «постмодернистский» век, когда многие общества пытаются соединить достижения современной экономики с собственными религиозными и культурными традициями, русский эксперимент начала XX века представляется заманчивым и интригующим примером.
В конечном счете, эта книга, пусть и косвенно, все-таки посвящена революции. Русская революция была не только политиксоциальным кризисом, спровоцированным Первой мировой войной, не только актом захвата власти или взрывом социального недовольства; она также означала поражение мощного идеологического течения, представленного здесь христианской экономикой Булгакова. У мысли Булгакова не было прямых наследников. Тем не менее атмосфера Серебряного века послужила горнилом для интеллектуальных течений, которые заняли доминирующее положение в европейской мысли XX столетия. Философия Ленина и учение марксизма-ленинизма выросли в такой же степени из прений 1890-1900-х годов в России, как из самих текстов Маркса; а построение социализма в Советском Союзе в значительной степени обеспечило долгую жизнь марксизма на Западе. Не менее важно и то, что такие современные научные дисциплины, как лингвистика, антропология и литературная критика, в значительной степени сформировались под влиянием идей русского формализма – ответвления модернизма Серебряного века. В конечном счете, любые попытки, направленные на то, чтобы понять, чем стали марксизм и структурализм в этом столетии, должны учитывать их рецепцию, трансформацию, преломление и разработку в России на рубеже веков.
При всех обстоятельствах, образ христианского хозяйства у Булгакова, с его антиутопической направленностью, этикой радостного труда и ощущением гармонии между человеком и природой, остается оригинальной и привлекательной концепцией.
Хронология жизни Сергея Булгакова
1871 Родился 16/28 июля в городе Ливны Орловской губернии.
1884 Начало «кризиса веры», в 1888 году завершившегося переводом из орловской семинарии в гимназию в городе Ельце.
1890 Поступает в Московский университет; интерес к марксизму.
1894 «Миг» в предгорьях Кавказа.
1897 Становится известным «легальным марксистом» благодаря публикации «О рынках при капиталистическом производстве».
1898 Женитьба на Елене Токмаковой.
1898–1900 Учеба за границей, преимущественно в Германии; встреча с «Сикстинской Мадонной» в Дрездене.
1900 Кризис марксизма; защищает магистерскую диссертацию «Капитализм и земледелие».
1901 Приват-доцент Киевского университета и профессор политической экономии Политехнического института; лекция «Иван Карамазов».
1902 «Проблемы идеализма».
1903 «От марксизма к
