Уинстон Черчилль - Мои ранние годы. 1874-1904

Перевод:

В мои мысли вдруг вторглась беспорядочная ружейная пальба. Мелькнуло ужасное подозрение. Пришли буры! Хауард и его англичане подняли бунт в самом центре вражеской страны! Мне было строго наказано ни при каких обстоятельствах не покидать убежища, и я сидел за упаковочными ящиками ни жив ни мертв. Скоро стало ясно, что ничего непоправимого не случилось. Из конторы послышались голоса, взрывы смеха. Там явно шел дружеский, свойский разговор, и я вернулся в общество Алана Брека. Наконец голоса стихли, и еще немного спустя отворилась дверь и показалось бледное лицо мистера Хауарда, расплывшееся в широкой улыбке. Он запер за собой дверь и, мягко ступая, направился ко мне. Он ликовал.

— Здесь был комендант, — сказал он. — Нет-нет, он не по вашу душу. Он говорит, вас поймали вчера в Ватерваль-Бовене. Я не хотел, чтобы он путался под ногами, и предложил ему на спор пострелять по бутылкам. Он выиграл у меня два фунта и уехал веселый.

— Сегодня ночью, — добавил он.

— Что я должен делать? — спросил я.

— Ничего. Я за вами приду и вас отведу.

В два часа ночи девятнадцатого числа, одетый в дорогу, я ждал сигнала. Открылась дверь. Вошел мой хозяин. Кивнул. Мы не обменялись ни словом. Через контору он провел меня к железнодорожному тупику. Там стояли три большие платформы. В лунном свете сновали три фигуры — очевидно, Дьюснэп и двое шотландцев-забойщиков. Группа кафров грузила на заднюю платформу огромный тюк. Хауард прошел к первой платформе и перешагнул через рельсы позади нее. Обернувшись, он сделал мне знак левой рукой. Я рванул к буферу и увидел между тюками с шерстью и бортом платформы зазор, достаточный для того, чтобы в него протиснуться. Оттуда вел лаз к центру платформы, где было пустое пространство, устроенное с таким расчетом, чтобы в нем лежать и сидеть. Там я и обосновался.

Три-четыре часа спустя, когда сквозь продухи в моем укрытии и щели нижнего настила начал сочиться свет, послышался шум подходившего локомотива. Толчок, лязг сцепления, и мы с грохотом тронулись в неизвестность.

Я обследовал свое обиталище и устроил ревизию тому, чем снабдили меня в дорогу. Во-первых, я обнаружил револьвер. Его наличие успокаивало, хотя было не очень понятно, как он мог поспособствовать решению проблем, с которыми мне предстояло столкнуться. Во-вторых, двух жареных цыплят, несколько ломтей мяса, краюху хлеба, дыню и три бутылки холодного чая. Путь до моря не должен был занять более шестнадцати часов, но никто не знал, какие задержки ожидают торговый груз в военное время.

Света в моем тайнике хватало. Дощатые борта и пол были щелястыми, и лучи пробивались через зазоры между тюками. Проползя по лазу в конец платформы, я нашел щель почти в палец шириной, позволявшую видеть кусочек внешнего мира. Чтобы следить за движением поезда, я заранее выучил названия всех станций маршрута. Многие помню и сегодня: Уитбэнк, Мидделбург, Бергендаль, Белфаст, Далманутха, Махадодорп, Ватерваль-Бовен, Ватерваль-Ондер, Эландс, Нойтгедахт и так далее до Коматипорта. Вот мы добрались до первой станции. Здесь ветка соединялась с магистралью. После двух-трех часов ожидания и маневрирования нас, очевидно, прицепили к поезду регулярного сообщения, и скоро мы двинулись с превосходной, лучше не бывает, скоростью.

Весь день мы катили на восток через Трансвааль, а в сумерках нас остановили на ночевку, по моим расчетам, в Ватерваль-Бовене. Мы покрыли почти половину расстояния. Но сколько нас продержат на запасных путях? Может, несколько дней, и уж точно до завтрашнего утра. Все томительные дневные часы, что я лежал на полу платформы, я давал волю воображению, рисуя яркие картины сладостной свободной жизни, волнующего возвращения в армию, восторгов по поводу удавшегося побега, и тут же меня осаждали страхи перед пограничным досмотром — это неизбежное испытание неуклонно близилось. И новая напасть. Я мучительно хотел спать. Попросту говоря, я не в силах был дальше бодрствовать. Но во сне я, случалось, храпел! И захрапи я, пока поезд стоит на тихой обочине, меня могли услышать! А если бы услышали!.. Я решил, что надо любой ценой воздержаться от сна, и очень скоро погрузился в блаженное забытье, из коего на следующее утро меня вывели громыхание и рывки состава, сцеплявшегося с новым локомотивом.

Между Ватерваль-Бовеном и Ватерваль-Ондером есть очень крутой спуск, который локомотив проходит на зубчатой передаче. Мы, скрежеща, сползли вниз со скоростью три-четыре мили в час, и это подтвердило правильность моего предположения, что следующая станция — Ватерваль-Ондер. Весь этот день, как и предыдущий, мы катили через вражескую территорию и ближе к вечеру прибыли в зловещий Коматипорт. В мою смотровую щель я увидел порядочный поселок, множество путей и несколько составов на них. Вокруг суетился народ. Голоса, крики, свистки. Проведя рекогносцировку (поезд к тому времени остановился), я отполз в мою цитадель, улегся на пол, укрылся дерюжкой и с колотившимся сердцем ждал, что будет дальше.

Прошло три-четыре часа, а я так и не знал, досмотрели нас или нет. Вдоль поезда взад-вперед ходили люди, говорившие по-голландски. Но брезент не снимали, и платформу вроде бы особо не обследовали. Между тем стемнело, и мне пришлось смириться с затянувшейся неизвестностью. Мучительно было так долго висеть на волоске после сотен миль пути, в нескольких сотнях ярдов от границы. Я снова забеспокоился насчет храпа, но в конечном счете благополучно заснул.

Мы еще стояли, когда я проснулся. А вдруг оттого такая задержка, что они перетряхивают весь поезд?! С другой стороны, нас могли просто забыть на нашем запасном пути и оставить там на дни и недели. Меня подмывало выглянуть наружу, но я сдержался. Наконец в одиннадцать часов нас подцепили к локомотиву, и мы почти сразу тронулись. Если я не ошибался в том, что ночная станция — это Коматипорт, то мы уже ехали по португальской территории. Но мог и ошибаться. Мог сбиться в счете. Вдруг перед границей будет еще одна остановка и угроза досмотра не миновала? Но все сомнения развеялись, едва состав подошел к следующей станции. В щель я разглядел на перроне форменные фуражки португальских чиновников, а на доске надпись «Resana Garcia». Пока мы не отъехали, я сдерживал распиравшую меня радость. Потом под оглушительный перестук колес, высунув из-под брезента голову, я пел, кричал, ревел во всю мочь. Я так опьянел от счастья и благодарности, что произвел feu de joie[46], два-три раза пальнув из револьвера в воздух. Дурных последствий мои выходки не имели.