Адвокат обернулся к Сташинскому и ободряюще улыбнулся: «Не волнуйтесь, это лишь обязательный жест».
— …В последние дни многие газеты, — продолжал президент, — допустили публикацию аналогичных материалов, снимков подсудимого и ещё до окончания судебного следствия признали его виновным в совершении преступления… Это недопустимо…
Сташинский почти не вслушивался в слова судьи. Зайдель ещё до процесса предупреждал, что в начале заседания на прессу на всякий случай цыкнут, чтобы журналисты не особо нагнетали на общественность страхи. Суду нужно продемонстрировать беспристрастность. Тем не менее этот циклоп, одноглазый доктор Ягуш симпатий у Богдана не вызвал, хотя адвокат и характеризовал его как высококлассного профессионала и интеллигентного человека.
Закончив чтение своего заявления, президент палаты предложил подсудимому рассказать о себе.
«Сташинский говорит тихо, тоном прилежного ученика бубня вызубренный наизусть урок, — продолжал стенографировать корреспондент «Берлинского курьера». — Иногда он кивает, особо подчёркивая некоторые свои слова, чуть покачивается, заложив руки за спину…»
Первое слушание длилось около полутора часов. Доктор Ягуш задавал Сташинскому вопросы, уточнял некоторые, казалось, несущественные детали, потом объявил перерыв на 15 минут.
Зал оживился, все потянулись к выходу. В кулуарах как-то самопроизвольно образовались группы «по интересам», активно обсуждавшие «первый акт» процесса.
— Будьте добры, зажигалку, — обратилась к своим коллегам корреспондент парижской газеты «Фигаро» Доминик Оклер.
— Прошу, мадемуазель. — Тут же перед её сигареткой заплясали огоньки сразу трёх зажигалок.
— Мадам, — поправила журналистка, выпустив колечко дыма прямо в лицо репортёру из какой-то местной газеты. — Ваши впечатления, господа?
— Уверен, суд затянется надолго, — непререкаемым тоном заявил рыжеволосый джентльмен, представлявший английское информационное агентство. — Ягуш тонет в мелочах — интересуется порядками в школе Сташинского, отношениями в семье…
— Вы не правы, коллега, — остановил его толстяк из «Бильда», раскуривая трубку. — Дело в том…
Но мадам Оклер перехватила инициативу:
— Этот Сташинский просто позёр! Он ведёт себя как провинциальный актёр на сцене, не заметили?.. Да и вообще, он производит впечатление человека слабохарактерного, бесхребетного. Так, ни рыба ни мясо… — Доминик не выпускала изо рта сигаретку.
«Это наверняка их французские, „Голуаз”, кажется, — думал немецкий журналист, глядя на женщину. — До чего же вонючие… А вот выглядит мадам довольно сексуально…»
— Я бы на месте судьи не позволяла Сташинскому всё время уповать на какие-то смягчающие обстоятельства, — не унималась мадам Оклер. — Ведь он убийца. Это доказано, и он этого не отрицает. А суд не интересует, что он в то же время является изменником, предателем родины? Той самой, которую якобы пытался защищать от подобных этому Бандере. Или я не права?
— Правы, мадам, если вы являетесь представителем Коминтерна, — улыбнулся англичанин.
Возможной перепалки не допустил немецкий журналист, который до того оценивал сексуальные качества француженки:
— Господа, перерыв уже закончился. Пора в зал…
Внутренняя тюрьма. 9 октября
Вечером, после судебного заседания, доктор Зайдель, сидя напротив своего подзащитного, подводил предварительные итоги и вносил коррективы.
— В целом, я считаю, всё идёт нормально, без сюрпризов. Вам следует точно следовать избранной нами линии защиты и педалировать внимание на некоторых ключевых моментах. Вы меня слушаете?
— Да, конечно.
— Первое: вы — жертва режима, превратившего молодого человека, будущего учителя, в орудие убийства. Именно орудие, запомните, слепое орудие, инструмент для осуществления преступных замыслов государственной машины. Далее: вы подчинялись приказу, вы не могли ему не подчиниться. В Нюрнберге в своё время этот аргумент генералам не помог, но немцы всё равно почитают такие понятия, как дисциплина, солдатский долг и прочая чепуха. Вы меня понимаете? Но тут вы можете рассчитывать не на сентиментальное сочувствие, а хотя бы на понимание. Третье: ужасы жизни в СССР, насильственное превращение человека в покорного раба. Вы, помнится, в разговорах с Инге сравнивали КГБ с гестапо…
— Я такого не говорил. Вы меня неправильно поняли. Это Инге как-то сгоряча ляпнула, что эти организации — близнецы — братья.
— Не важно, кто из вас сказал. Главное — развить эту тему. У немцев своё отношение к гестапо. Оно вам на руку. Только придумайте какие-нибудь душещипательные детали — о микрофонах в квартире, о перлюстрации писем, узаконенной системе доносительства и прочее. Договорились?
— Но микрофоны действительно были! — дёрнулся Сташинский. — Что тут придумывать?
— Ну и чудесно. Развивайте эту тему дальше. Добавьте, что вас повсюду сопровождали сотрудники КГБ, следили за вами, в том числе в момент вашего бегства. Но главное: всё время напирайте на то, что искренне раскаиваетесь в совершённых проступках (не употребляйте лишний раз слово «убийство»), что ваше бегство и покаяние продиктовано желанием очистить душу и предостеречь мир не заблуждаться относительно СССР…
Зайдель поднялся с неудобного стула, прошёлся взад-вперёд по комнатке, предназначенной для общения с подсудимым, и остановился перед Сташинским:
— Ещё одна деталь. Прошу вас: отвечая на вопросы, говорите неторопливо, делайте паузы, запинайтесь, подбирайте слова. Это ваша исповедь, ваше покаяние. Не барабаньте, как по писаному. Я краем уха слышал, что газетчики уже окрестили вас студентом-зубрилкой и негодным актёришкой… Но вы не обращайте на это внимания, я распорядился газет вам не давать.
— Герр Зайдель, как вы считаете, каков будет приговор? — Сташинский давно мучился, но всё никак не решался задать этот вопрос.
— Обвинение потребует пожизненного заключения. — Адвокат испытывающе взглянул на подзащитного. — Я буду настаивать на всемерном снисхождении. Президенту Ягушу нужно будет найти золотую середину.
— Что вы имеете в виду?
— Богдан, поймите, — Зайдель за месяцы общения со Сташинским уже привык, что этому парню всё приходится повторять по нескольку раз, — есть факт преступления, есть преступник, который не отрицает совершённого… проступка. Он заслуживает наказания? Безусловно! Но есть и заказчик преступления, который превратил… добропорядочного человека против его воли (заметьте, это важно!) в убийцу. Так кто заслуживает большего наказания? Именно — заказчик! Им в нашем случае выступает государство, которое ненавидят во всём мире… Курить хотите? Ах да, простите, всё забываю, вы ведь бросили. Молодец, я вам завидую.
