Тарковские. Осколки зеркала - Марина Арсеньевна Тарковская

Среди фотографий, хранящихся у нас дома, было две таких: у стены дома в Гороховском переулке, где родители жили вместе с 1928 по конец 1934 года, стоит папа. Он в светлой рубашке с закатанными чуть выше локтя рукавами, с темным галстуком. Одна рука – в кармане брюк, в другой он держит трубку. Папа совсем молодой, худой.

Рядом с ним – высокий человек в светлом пиджаке, ворот его рубахи расстегнут. Он тоже молод, у него кудрявые рыжеватые волосы. Фотография, конечно, черно-белая, просто я знаю этого человека, видела его в детстве и помню, какие у него были волосы. Это поэт из Югославии, черногорец Радуле Стийенский (Маркович). Комсомолец, поверивший в идею мировой пролетарской революции, он вел подпольную работу и был вынужден эмигрировать в Советский Союз. В Москве он был хорошо принят, его начали охотно печатать. Папа стал одним из переводчиков его поэм и стихов, написанных в стиле черногорского эпоса. Сам Радуле был человеком веселым, любил пошутить, а меня научил квакать по-лягушачьи. После того как родители разошлись, Радуле продолжал часто появляться у нас – он ухаживал за мамой. Но мама считала, что ни один мужчина не может заменить ей мужа, а нам отца, и ухаживания Радуле ни к чему не привели. Позже он женился и вернулся на родину. До меня дошло известие, что похоронен Радуле Стийенский под городом Цетинье.

Вторая из двух фотографий, снятых Львом Горнунгом летом 1933 года, сделана там же, в Гороховском, только фоном служит другая, кирпичная, неоштукатуренная стена. Радуле сидит боком, рядом стоит во весь рост папа, видны его белые, наверное, начищенные зубным порошком парусиновые туфли. Он повернулся вправо. В левой руке все та же трубка, а правая лежит на плече человека, стоящего рядом.

На обеих фотографиях этот человек отсутствует, видны только часть его фигуры. Почему-то мама отрезала фигуру третьего человека, присутствовавшего на снимках, и я долго ломала голову, кто же стоит рядом с папой. Незадолго до смерти автор фотографий Лев Владимирович Горнунг передал мне карточку с этим третьим персонажем.

Вот они все трое – Радуле Стийенский и два его переводчика, Арсений Тарковский и Аркадий Штейнберг. Да, это был он – поэт, художник, друг папиной молодости и его соавтор. Тоже с трубкой в руке и одет точно так же, как папа, – темные брюки, светлая рубашка с галстуком. Но почему же мама на обеих фотографиях отрезала его изображение? Я знаю, что когда-то она была сердита на Аркадия за то, что он слишком часто уводил папу из семьи в богемные компании. Но вряд ли мама из-за этого могла так расправиться со Штейнбергом. Не такой она была человек.

Ответ на свои недоумения я нашла в одном из маминых писем военного времени. Сообщая папе на фронт семейные новости, она пишет, что муж ее двоюродной сестры «там же, где был Аркадий Ш.». А муж тети Шуры был арестован во время войны по доносу провокатора и сослан в Воркуту. Значит, Аркадий Акимович был тоже сослан! [74]

Вот тогда, когда в первый раз забрали Аркадия, мама и уничтожила для безопасности его изображения.

Жили в страхе. Помню «топтунов», которые даже в сильный мороз стояли вдоль Арбата – мы с мамой часто бывали там у ее подруги. Когда мы подходили к такой фигуре в темном стандартном пальто, мама потихоньку прижимала к себе мою руку и шептала: «Говори тихо!»

Аркадий Акимович вернулся из лагеря и был реабилитирован в 1955 году. Но их с папой дружба распалась из-за случая, спровоцированного недобрыми людьми. Давних друзей развела ссора. Прошли годы. Примирение состоялось. Письмо, посланное папой Штейнбергу к семидесятилетию, хранит чувства дружбы и любви. Вот оно:

…Однажды, давно это было, я шла с работы по тихой и зеленой Донской улице. Стояла весна. Высокий пожилой человек в черном свитере, с очень смуглым лицом гулял с собакой. Не зная, кто я, он посмотрел на меня живыми, выразительными глазами неувядающего мужчины.

Я почему-то сразу поняла, что это Штейнберг, хотя не была с ним знакома и еще не видела фотографии, той, где они все вместе – папа, Радуле, Аркадий.

Стихи о любви к Ней написаны папой в разные годы его жизни, в разные моменты его судьбы и в разные эпохи его биографии. Но самые прекрасные стихи о любви к этой Даме родились во второй половине жизни поэта, когда он все острее чувствовал свое внутреннее одиночество.

Я насчитала около двадцати стихотворений, в которых присутствует Она. Для меня это присутствие было таинственно и волнующе. Встречая упоминания о Ней, я замирала и надеялась – может быть, Она – это мама?

От шестидесяти девяти отнимаю сорок – получается двадцать девятый год. Кажется, все совпадает – и «невысокие, сырые» комнаты, и имя Мария, и дата – родители поженились в 1928-м. Подруга их юности, поэтесса Мария Сергеевна Петровых, прочтя «Первые