В заключение хочется привести слова, высказанные М. И. Мукасеем в беседе с Н. Долгополовым:
— Что вообще для разведчика наиболее важное? Слава? Но она если и приходит, то только в результате провала. Так, может, лучшая награда и свидетельство успеха — все-таки безвестность? Ну и стенд, посвященный нам в Кабинете истории Внешней разведки в «Ясенево»…
Жизнь и дела разведчиков Мукасеев являются частью славной истории нелегальной разведки нашей страны. Михаил Исаакович и его верная спутница и соратница Елизавета Ивановна заслуживают слов искренней благодарности за их мужество, смелость, глубокое сознание чести и долга, которые они проявили при выполнении заданий Внешней разведки.
Безвестность — лучшая награда Из книг Николая Долгополова «С ними можно идти в разведку» (M.: Воскресенье, 2002) и «Гении Внешней разведки» (М.: Молодая гвардия, 2004)
«Если страна нас не знала, значит, мы ее не подвели», — считали Михаил и Елизавета Мукасей — супружеская пара разведчиков-нелегалов, долгие годы проработавшая в Западной Европе.
За десятилетия странствий и мотаний по миру у них ни единого промаха. У чужих контрразведок ни намека на подозрения. Незаметное возвращение господ X + Y домой, где их ждут честно и до конца жизни заработанные почет, уважение. И, как полагается в таких счастливых случаях, полная безвестность.
Мне бы никогда не встретиться с ними, если бы не их дети. Это они — кинооператор Анатолий Мукасей и его жена — киноактриса, режиссер Светлана Дружинина, искренне гордящиеся родителями, предложили и настояли. Пусть в конце жизни, но Михаил Исаакович и Елизавета Ивановна должны получить хотя бы толику причитающейся славы, публичного признания. И к чести руководства Службы внешней разведки России следует сказать, что оно поддержало это святое стремление.
И вот петляние по узким шоссейным дорогам, переходящим в проселочные. Наглухо задраенные ворота с виду неприметного серого дома в ближнем Подмосковье. Вооруженная охрана, быстрая и привычная проверка пропусков у троих моих сопровождающих с официальным занесением в разграфленную книгу посетителей, лежащую на столе у коменданта. На меня — ноль внимания: за чужака-журналиста отвечают его сюда пригласившие.
Обстановка такая, что вопросы «ой, где мы?» задавать как-то не тянет. В принципе ясно, что попали мы в санаторий, дом или место отдыха для тех, кто, как и будущие мои собеседники Михаил и Елизавета Мукасей, тесно и навсегда связали свою жизнь с Внешней разведкой. И совсем не с той, что респектабельно таится под дипломатической или торгпредовской крышей. Тонкий намек сопровождающих о не слишком большой уместности съемок мне совершенно понятен. Да и моих героев не хочется тревожить щелканьем «кодака».
Вступаем в контакт
Михаил Исаакович, высокий, с чуть прогнувшейся спиной, носит черные очки с мощными линзами. Однако не помогают ни оптика, ни операции — зрение почти ушло. Елизавета Ивановна передвигается на кресле-качалке. Отказали ноги, но, кажется, это временно. Какое уж тут фотографирование.
Всегда перед встречей с такими людьми волнуешься: как воспримут, найдешь или не найдешь общий язык, станут ли, несмотря «на разрешение сверху», рассказывать, а потом удастся ли об услышанном поведать.
Тут мне очень помог блондин Саша. Он, как, судя по всему, принято в СВР, опекает эту пару «своих». Атлетически сложенный, очень контактный и дружелюбный, обращается с подопечными по-домашнему, но без фамильярности. Хозяина палаты величает «Майклом», дает ему, когда у того пересыхает горло, любимые леденцы, аккуратно поправляет одеяло на коленях у Елизаветы Ивановны — «Бетси». И представляет меня так доброжелательно, что отношения складываются, флюиды настороженности исчезают.
Уже потом, во время не короткой нашей беседы, когда постепенно пошли откровения, Мукасей будет время от времени брать меня за руку, объясняя: «Хочу хоть так чувствовать собеседника». Ладонь у него твердая, не старческая, голос громкий, память не подводит и рассудок ясен. А ведь родился Мукасей Михаил Исаакович 13 августа 1907 г…
С такой чистой биографией прямая дорога в чекисты
В его родном Замостье было 350 дворов. Деревня-то в Белоруссии, а жили там почти одни поляки. Освоил чужой язык в польской школе. Может, потом и пригодилось, а, Михаил Исаакович?
Сын, племянник и внук кузнецов с десяти лет помогал старшим в кузнице. Сделать почти что живой цветок, как выходило у дядьки, еще не получалось, но профессию в целом освоил.
А потом вдруг рванул в Питер. Мечтал учиться, надеялся на везенье. А оно все не приходило, и несколько месяцев босоногий безработный каждый день ходил отмечаться на биржу труда, пока действительно не подфартило. В 1925-м его «взяли подметалой» на Балтийский судостроительный, где работало 17 тысяч пролетариев, к которым регулярно наезжал сам Сергей Миронович Киров. Воодушевленный речами яркого трибуна, да и подуставший от маханий метлой, исхудавший и тощий Мукасей однажды решился и попросился на работу в котельный цех. Начальник согласился взять с условием: придется сначала лезть в котлы крейсера «Парижская коммуна», что стоял на капитальном ремонте, и отбивать в них ржавчину.
— И в течение нескольких месяцев я занимался именно этой самой жуткой работой, — до сих пор морщится от воспоминаний Михаил Исаакович. — Я туда, в котлы, будь они прокляты, еле-еле влезал. Вкалывал так, что даже плакал, но никто на помощь мне не приходил.
Заставил он все-таки улыбнуться фортуну. Взяли его потом в кузнечный цех, добрался до бригадирства. Получал много премий. Однако смекнул, что о той детской мечте — получить образование — забывать никак нельзя, и пошел на рабфак. Днем — кузнечный, вечером — рабочий факультет при заводе «Русский дизель». И поступление в университет на экономико-географическое отделение.
— А в один прекрасный день я получаю повестку: меня командируют в Ленинградский институт народов Востока, — и сейчас не без удивления вспоминает Мукасей.
Неужели Чека уже приглядывалась к парню из деревни Замостье? Он говорил по-польски, в университете учил немецкий, в 1929-м вступил в партию. Зачислили его на бенгальское отделение, да плюс английский. Два года учебы и вдруг — нет больше института.
— Его ликвидировали, — вздыхает Мукасей. — Директора обвинили в троцкизме, а институт вообще закрыли. И я буквально завис.
Вдруг опять повестка. Кто за ним следил и кто ворожил? Чекисты или Судьба?
Мукасея вызвали в партийную организацию высшего калибра — Центральный Комитет. Его и других сравнительно молодых и относительно образованных людей от станка поприветствовал член Политбюро. Заявил: мы вас командируем на новую работу. Кто-то посмелее осведомился: на какую же? Ответили в духе времени: «Вот когда вы туда прибудете, то и узнаете».
